Простые истины - Андрей Александрович Васильев

подвиги были задокументированы в пыльных папках, было над чем голову поломать. Более того, такого разброда мыслей и чувств, какой юноша испытывал в данный момент, у него в жизни ранее, пожалуй, вообще не случалось. Даже весной его так нравственно не колошматило, как сейчас, а уж тогда ситуацию кроме как кризисной назвать было никак нельзя.

А самым скверным являлось то, что Олег осознавал один простой факт — он не пытается решить для себя, как поступить в сложившейся ситуации, а попросту ищет оправдание тому, что уже сделано. Сам себя перед собой отмазывает, по сути. И именно это молодому человеку не нравилось больше всего, поскольку очень уж отчетливо от данной формулировки тухлецой попахивало.

Вот только все, поезд ушел, его не догонишь. Даже в детстве, во дворе среди пацанов считалось, что заднего в серьезных темах включать западло. Что уж тут говорить о тех, кто живет в Ночи? Слово сказано, слово услышано, как иногда выражается Савва.

А что именно это было, минутная слабость или, к примеру, необдуманный поступок, уже никого не волнует. Кроме, собственно, Олега, который за время, прошедшее со вчерашнего вечера, себя измучил мыслями так, что, наверное, разрушил половину запаса своих нервных клеток, которые, как известно, не восстанавливаются.

— Олег, с тобой все нормально? — обеспокоенно поинтересовалась Ревина. — Ты какой-то не такой сегодня. Что-то случилось?

Молодому человеку очень хотелось сказать, что да, случилось, причем еще вчера, но он делать этого, разумеется, не стал. Просто понимал: таким делиться ни с кем нельзя. Особенно здесь. Сейчас он это осознавал предельно отчетливо, а вот накануне… Накануне почему-то такой уверенности не было. Наверное, потому что он очень устал. Не от работы, нет. От постоянного прессинга сомнений и страхов. Настолько устал, что хотелось хоть какой-то определенности. Теперь она есть, а душевного покоя не прибавилось, наоборот, стало Олегу еще хуже. Не сразу, конечно, потом, но стало. С той только разницей, что раньше он боялся одного, а теперь другого.

Конечно, самым простым было бы списать все на свившиеся в петлю обстоятельства, которые захлестнули его горло, или пустить в ход убийственный аргумент вроде «Если Францев из этого источника пьет, так чего бы и мне пригоршню не зачерпнуть», но…

Хотя, ради правды, именно последнее обстоятельство и подтолкнуло Олега к принятию сложного решения, которое зрело в нем с недавнего времени. Не шли у юноши из головы слова Ленца о том, что он может без особых хлопот и сложностей решить опостылевшую проблему. Ведь все же просто — протяни руку и возьми.

И да, он почти решил, что не стоит ввязываться в эту свистопляску, что стоит поискать другие варианты, пусть неясно пока какие, но тут как снег на голову свалился непонятный и пугающий запрос сверху, тот, что касался его скромной особы. А под конец еще и Францев, по сути, сделал почти то же самое, от чего он, Олег, отказывается. Причем в ситуации куда менее критической, чем его. Ну да, он, Ровнин, конечно, не знает, что в голове у начальника происходит, какие логические выкладки скрываются за его решением, только тут-то на кону не лишь его, Олега, жизнь, но и родительские. Что, если мстительный Алирзаев сначала к ним придет? Как потом жить с осознанием того, что он мог своих предков спасти и этого не сделал?

И жизнь ли это будет?

Собственно, вот тогда, в скрежещущей «четверке», он и принял те два решения, которые теперь разъедали его изнутри. Первое — плюнуть на все и сказать Ленцу «да». Второе — ничего не рассказывать Францеву. Почему? Потому что он, в свою очередь, может произнести «нет», и тогда все, что ему останется делать, так это сидеть и ждать, когда дела станут совсем плохи.

А теперь он себя за эту минутную слабость и корил, понимая, что обратной дороги нет. Если Аркадий Николаевич узнает, что за его спиной сотрудник заключил сделку с представителями той стороны, то все, кранты шесть. В лучшем случае пинком под зад вышибет и из отдела, и из органов. А в худшем… На это у Олега фантазии не хватало. И моральных сил не было что-то придумывать.

Хотя, правды ради, сделкой случившееся назвать все же трудно. Сделка — это когда обе стороны берут на себя какие-то взаиморасчетные обязательства, а тут ничего такого даже в первом приближении не стояло.

Ровнин прикрыл глаза, не обращая внимания на насторожившуюся Ревину, и словно снова оказался в ночном клубе, где он сначала пару часов просто сидел в баре, а после наконец направился к его владельцу. Да и с ним он не сразу начал говорить о главном, что уж там. Ломать себя пришлось, почти через колено.

— Правильное решение, — благодушно сообщил ему Ленц, откинувшийся на мягкую спинку небольшого диванчика. — Я тебя, наверное, не удивлю информацией о том, что люди — они разные.

— Не удивишь, — угрюмо подтвердил Олег.

— Твой недоброжелатель из тех людей, которые никогда ничего не забывают, — продолжил вурдалак. — Мало того — такие, как он, не состоянии услышать какие-то доводы или понять, что месть не всегда уместна. Для него есть или «да», или «нет». Это как с нарывающей раной — если ее не вычистить, то рано или поздно она тебя доконает. А мне, не скрою, этого не хотелось бы. Не ради личной выгоды, ее, как я и говорил ранее, здесь нет и не будет, порукой тому мое слово. Просто я давно живу и в состоянии оценить потенциал человека. Ты умеешь думать на перспективу, Олег. Это редкое качество в принципе, применительно же к тому месту, где ты несешь свою службу, почти уникальное. Любое лихолетье рано или поздно кончается, и нынешнее скоро к концу подойдет. А значит — что?

— Что?

— Значит, мы, как я тебе в нашу прошлую встречу говорил, станем договариваться, — подался чуть вперед Арвид, — новые вертикали и горизонтали отношений выстраивать. И я хотел бы это делать с таким, как ты, а не с таким, как этот ваш… Рыжий…

— Он уже не рыжий, — вяло ответил Ровнин, на которого вдруг навалилась невероятная слабость.

— Но умнее, сменив цвет волос, он не стал, — довольно жестко заметил Ленц. — Впрочем, на этом беседу о нем закончим. Не люблю, знаешь ли, за спиной кого-то хаять. Это и некрасиво, и неправильно. Э-э-э, да ты никак засыпаешь?

— Что-то разморило, —