Берсеркер: Маска Марса. Брат берсеркер. Планета смерти - Фред Сейберхэген

class="p1">– Я уже ввел капитана в курс дела, он на моей стороне. А поскольку я получил звание от Лиги Объединенных Планет, я могу официально отдавать приказы на любом корабле, если скажу, что действую против берсеркеров. – Хемфилл начал расхаживать из угла в угол. – Единственное, что меня тревожит, – это полицейские Ногары. Они наверняка будут препятствовать спасению.

– И сколько же их здесь?

– Пара дюжин. Не знаю, с какой стати их так много, но они имеют численное превосходство – два к одному. Не считая их пленников, но те, разумеется, беспомощны.

– Каких пленников?

– Насколько я понимаю, тут около сорока молодых людей, которых отправят биться на арене.

Люсинда проводила изрядную часть времени, одиноко блуждая по коридорам громадного корабля в попытке унять тревогу. В этот день ей довелось пройти по переходу неподалеку от центрального мостика и адмиральских апартаментов. Вдруг впереди открылась дверь, и оттуда вышли трое мужчин: двое в черных мундирах и между ними – пленник в кольчуге.

При виде черных мундиров Люсинда вскинула подбородок и преградила им путь. А когда они приблизились, бросила ледяным тоном:

– Обойдите-ка меня, стервятники.

На пленника она не смотрела; горький опыт научил ее, что проявление симпатии к жертвам Ногары только усугубляет их страдания. Черные мундиры остановились перед ней.

– Меня зовут Кацулос, – заявил один, с густыми бровями. – А ты кто?

– Когда-то моей планетой был Фламланд. – Глядевшая на пленника уголком глаза Люсинда отметила, что при этих словах он поднял голову. – Он снова станет моей родиной, когда освободится от стервятников Ногары.

Второй охранник в черном открыл было рот, чтобы ответить, но не успел и пикнуть – локоть пленника врезался ему в живот. Затем пленник, доселе кроткий, как агнец, сшиб Кацулоса с ног и скрылся за поворотом, не дав полицейским опомниться.

Поспешно вскочив, Кацулос протиснулся мимо Люсинды и метнулся к повороту с пистолетом в руках. Но его плечи тут же поникли.

Восторженный смех Люсинды нимало не уязвил его.

– Да некуда ему тут деться, – изрек он. Люсинда встретилась с ним взглядом, и смех замер у нее на губах.

Кацулос расставил полицейских на мостике и в машинном отделении, заблокировал спасательные шлюпки.

– Этот Дзор – отчаянный и опасный субъект, – пояснил он Хемфиллу и Митчеллу Спейну. – Половина моих людей постоянно прочесывает корабль, но вы же знаете, как он велик. Прошу вас не отходить далеко от своих кают, пока его не поймают.

Прошли сутки, но Дзор не попался. Воспользовавшись тем, что полицейские рассеялись по кораблю, Митч обследовал арену: Всесолнечным новостям наверняка будет интересно.

Вскарабкавшись по короткой лесенке, он оказался позади верхнего ряда кресел и огляделся, щурясь от света псевдосолнца под высоким куполом, голубым, как земные небеса. Всего там было около двухсот сидений, отгороженных от арены покатой стеклянной стеной. На дне стеклянной чаши – овальная площадка для боев длиной ярдов в тридцать. Покрытие с виду напоминало песок, но наверняка было более плотным – в случае отключения искусственной гравитации песок тучей взмыл бы в воздух.

Это сооружение, по своей новизне соперничавшее с лучами смерти, было призвано самым действенным образом доставлять порочнейшие удовольствия, изобретенные в Древнем Риме. Каждый зритель мог наслаждаться созерцанием каждой капли крови. Была только одна несообразность: три строения на равном расстоянии друг от друга, позади верхнего ряда кресел, каждое – размером с домик. Их облик, выпадавший из общего ряда, напоминал об Античной Земле, а назначение было неясным.

Вынув из кармана фотоаппарат, Митч сделал несколько снимков, затем прошел позади кресел к ближайшему зданию. Дверь оказалась открытой, и он вошел.

Поначалу он решил, что это вход в частный гарем Ногары, но через мгновение понял, что отнюдь не все персонажи настенных росписей, покрывавших стены, сплелись в любовных объятьях – более того, таких было меньшинство. Сценки изображали мужчин, женщин и богоподобных существ в одеяниях Античной Земли, а то и вовсе без одежды. Сделав еще несколько снимков, Митч сообразил, что каждая сценка изображает один из аспектов человеческой любви. Странно. Он вовсе не предполагал встретить любовь здесь и вообще в тех местах, которые обустраивал для себя Фелипе Ногара.

Выходя из храма через другую дверь, он миновал статую улыбающейся женщины – должно быть, здешней богини. Прекрасный бронзовый торс поднимался из мерцающих зеленых волн, доходивших богине до пояса. Сфотографировав ее, Митч двинулся дальше.

Во втором здании на стенах были сцены охоты и изображения рожающих женщин. Богиня этого храма, одетая скромно – в ярко-зеленую тунику, – имела при себе лук и колчан со стрелами. У ее ног замерли бронзовые собаки, готовые ринуться в погоню за зверем.

Приближаясь к последнему храму, Митч поймал себя на том, что понемногу ускоряет шаг, будто его влечет туда неведомая сила.

Но стоило переступить порог храма – и влечение прекратилось, сменившись отвращением. Если первое святилище возвели, дабы восславить любовь, то это, вне всякого сомнения, воспевало ненависть.

На росписи напротив входа свинья пожирала вопящее дитя, сунув свое мерзкое рыло в колыбельку. Чуть дальше люди в тогах с лицами, искаженными ненавистью, резали насмерть собственного товарища. На всех стенах мужчины, женщины и дети терпели бессмысленные муки и умирали жуткой смертью. Царивший здесь дух уничтожения, казалось, можно было потрогать руками. Как у берсеркеров…

Отступив на шаг, Митч закрыл глаза и уперся локтями в притолоки. Да, ощущение было вполне отчетливым. Ненависть воспевалась не только при помощи живописи и искусного освещения: Митч чувствовал физическое воздействие, показавшееся ему смутно знакомым.

Много лет назад, во время космического сражения, он испытал воздействие берсеркерского мозгового луча. Потом люди научились экранировать свои корабли от мозговых лучей; неужели теперь они намеренно принесли оружие врага на корабль?

Митч открыл глаза. Воздействие излучения стало совсем незначительным, но зато теперь несло с собой нечто более пагубное, чем простое помрачение рассудка.

Он вошел в храм и снова вышел. За толстыми стенами – более толстыми, чем у двух остальных святилищ, – эффект почти что сходил на нет. Внутри же он ощущался вполне отчетливо: энергия жалила центры гнева в мозгу, угасая медленно-медленно, будто остаточный заряд выключенного прибора. Если излучение чувствуется даже сейчас, каково же тем, кто находится в этом храме при включенном излучателе?

Но, главное, зачем вообще понадобилась подобная аппаратура? Подстегнуть пару-тройку гладиаторов, чтобы они с радостью шли на смерть? Возможно. Оглядев гордого бронзового бога на колеснице, попиравшего весь мир, Митч поежился. Пожалуй, дело вряд ли ограничится заурядной жестокостью, свойственной римским зрелищам.

Сделав еще несколько снимков, он припомнил, что возле первого храма видел пульт интеркома.