Фантастика 2025-167 - Алекс Войтенко

Багровые искры растеклись между ветвями и корнями, разлетелись фонтанами. Черные листья затрепетали, окрасились ярким кармином. Ветви качались, прорастая гроздьями молодых желудей.

Северин знал, что то же самое происходит со всеми дубами Потустороннего мира.

Возродитесь!

Земля вокруг корней заклокотала и вздулась кровью.

Темными волнами разлилась вокруг — поила трещины, смывала серый прах, относила ломкую ботву, распространялась ручьями, спускалась котловинами и оврагами, погружалась в глубины тьмы...

Кровь, которую вы пролили за эти века. Твоя здесь тоже есть.

Гаад засмеялся, и змей поднялся вверх.

Ударил хвостом по черным тучам, посмотрел вниз, где раскинулось необозримое мертвое пространство — вспаханное глубокими бороздами расколов, побитое озерами тьмы, усеянное острыми скалами. Посреди того невозмутимого беспредела мерцал участок, полный красных точек, а между ними обильной сетью протянулись переплетенные жилы корни, освобожденные от кровавого клада... И Северин понял, каким образом была переписка между дубами.

Здесь начнётся новая эра. Мои угодья станут островом жизни, которая будет расти медленно, пока не возродит весь мир!

Змей торчком нырнул к земле, и показалось, что они сейчас разобьются. Однако за мгновение до столкновения полет выровнялся, змей ловко пролетел между двумя дубами, понесся над освобожденными реками, приказами отбрасывая преграды с пути, наблюдал, как кровь журчит, поит, брызжет каплями...

Вдруг исчезла. Роднички вместе погасли; земля жадно впитала все. Накопленные запасы иссякли — дальше начинается неизвестное.

Ждем.

Они парили между стволами, дышали на желуди, и деревья не отвечали. Гаадов беспокойство росло с каждой минутой.

Все было завершено.

Жарина солнца безразлично висела на своем вечном месте. Беспокойство превратилось в отчаяние.

Неужели он ошибся снова?

Я не мог ошибиться.

Потусторонний мир немел. Гаад бросился к стене мрака, разжал его яростным ударом хвоста, бросился от дуба к дубу, непрестанно распевая.

Не в этот раз!

Остановился над могилой Мамая. Крупнейший дуб пылал красными листьями. Ветви его клонились под тяжестью множества желудей. Вплотную рос молодой дубок — дерево Савки.

Прошу...

Время шло, и с ним плыла их сила. Змей опутал ствол дуба, затаив дыхание...

Умоляю!

И Потусторонний мир ответил.

Зашуршало, зашевелилось, ощетинилось множеством побегов, прорезавшихся по следам кровавых источников. Тянулось, выструнивалось, наливалось, почковалось и раскрывалось, словно за мгновение истекали месяцы, а землю шевелило новыми зелеными клювами, стремившимися взорваться стремительным ростом. Все распускалось, бубнело, выстреливало, сочилось живицей и соком, росло, росло, росло неустанно.

Гаад слетел с дерева и помчался по огревшейся, чтобы убедиться, что так происходит повсюду: и так оно и было.

Красочные пятна вырастали вокруг дубов — молодые поляны, полные неизвестных соцветий Северина, трав, цветов, кустов и деревьев изобиловали, тянулись проложенными кровью тропинками к другим островкам, встречались зелеными пальцами, сцеплялись и объединенными силами. Мертвую землю затягивало прядями зеленого одеяла.

Да! Да!

Гаад торжествовал, и Северин радовался вместе с ним.

Змей скользнул к свежей зелени - там, между травами, шевелились первые жучки. Спешно грызли первые листья, опыляли первые цветки, крутили первые куколки и откладывали первые яйца.

Живите и размножайтесь!

Выжженные кручи древних деревьев порастали грибами, камни покрылись пушистым мхом. Первые деревья достигли человеческого роста, некоторые из них цвели, а некоторые уже вывешивали маленькие плоды.

Под гибким наступлением леса тьма отползала прочь.

Как это прекрасно...

Змей закричал, и сразу дул ветер — первый ветер Потустороннего мира. Собрал молодые желуди и другие семена, понес в земли, куда не доходили чары восстановления, вернулся озорным шквалом, сорвал дубовые листья и закрутил красным теплым краем над зеленым морем.

Змей плавал в его холодных потоках.

Удалось! Мне удалось!

Вслед за ветром пробивались источники. Не крови, не мертвой воды, похожей на стекло, а настоящей чистой воды. Били из-под корней, расщепляли скалы, лязгали котловинами, катились оврагами, обнимались с другими ручейками и вместе проталкивали овражки, унося за собой новую жизнь.

Северину показалось, что в зарослях мигнула пара желтых глаз.

Теперь они будут жить здесь. У себя дома. Дома! Слышишь, человек? Ты не только уничтожил проклятие, но и остановил великую беду, ожидающую твой мир!

Не успел он понять, о какой беде говорил Гаад, когда послышалось пение. Неужели призраки возвращались к жизни? Или немногочисленные жители Потойбича уже начали празднование?

Он прислушался, и понял, что понимает каждое слово. Пели на родном языке! Песня плыла отовсюду, наполняла Потусторонний мир от земли до небес, ежесекундно к ней присоединялись десятки новых голосов, но Северин до сих пор не заметил ни одного певца.

Так поют дубравы.

Это была самая прекрасная песня, которую он хоть когда-то слышал. Между шорохом молодых листьев звучали голоса рыцарей Серого Ордена: Мамая, Сокола, Медведя, Лисы, Волка, их джур, тысячи других людей, живших задолго до Северинового рождения и отдавших жизнь за страну, которую поклялись защищать, мужчины и женщины разных сословий, с сел и городов, с пол и городов, с пол и городов; испугались проклятия и стали на волчью тропу — каждый распевал собственную историю. Когда росли и мечтали, любили и ненавидели, дружили и враждовали, смеялись и плакали, жили и умирали... Голоса сливались в песнь величайшего хора, когда-то существовавшего, в песню высокую и чистую, словно снег на горном кряже, песню откровенную и песню смерти, песню вселенной, песню песен.

В этом слаженном плетении он собирал отдельные нити. Тени духов? Голоса крови? Вспышки представь, что пыталась утешить его в последние минуты? Бозно.

Слышал Ярославу Вдовиченко, впервые показавшую ему хрупкость жизни.

— Спасибо, что уволил моего сына, крестнику.

Слышал Захара Козориза, заменившего ему родного отца.

— Я знал, что ты превзойдешь меня, казачий!

Слышал Марка Вишняка, который пел вместе с несколькими молодыми голосами.

— А из тебя вышли люди, да?

Слышал Ивана Чернововка, славившего непреодолимую борьбу до последнего вздоха.

— Ты должен стать есаулой, а не умирать.

Слышал Веру Забилу, поздравлявшую гармонию миров.

— Не бойся, Щезник, это только начало!

Слышал Филиппа Олефира, погибшего на собственных условиях.

— Уничтоженное проклятие стоило одной жизни.

Слышал Савку Деригору, отомстившему за годы заключенного разума.

— Жаль, что мы так и не выпили снова, да?

Слышал Гната Бойко, скучавшего по семье.

– Неплохое получилось, но мне не хватило.

Слышал Катрю, его любимую Катрю, тосковавшую за дочерью.

— Радуюсь, что ты разделил эту тропу со мной...

Слышал Игоря Чернововка, который пал жертвой собственного Зверя.

– Я горжусь тобой, сын.

Слышал женский голос, который не сразу узнал.

- Я люблю тебя, волчок.

Мама. Это был мамин голос.

Северин плакал. Плакал через конченую жизнь и потерянных близких, плакал от принадлежности к чему-то величественному, прекрасному и необъятному, плакал,