Наследник Воли - Александр Горин

предусмотрительность, Гордей Семенович. Я согласен с вами: похоже, у нас действительно больше нет времени на церемонии. Завтра мы будем ждать вас для обсуждения деталей.

Отец медленно кивнул, его плечи опустились.

— Что ж, — тяжело вздохнул Нестеров и повторил мои слова. — Мы будем ждать вас завтра.

Гордей Багрецов ответил коротким, деловым кивком. Он развернулся и направился к своей карете. Лада на мгновение задержалась, ее взгляд встретился с моим — быстрый, полный женской ласки и странной уверенности. Она мягко улыбнулась, сделала легкий прощальный жест и последовала за отцом.

Я кивнул в ответ, пытаясь справиться с неожиданно подскочившим пульсом.

Мы молча сели в нашу карету. Дверца захлопнулась, отсекая шум расходящейся толпы. Повозка тронулась, покачиваясь на неровной дороге. Отец откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза, а Владимир сидел рядом с ним, угрюмо уставившись в окно.

Я справлюсь.

Словно ледяная волна, это понимание своих сил накрыло меня, смывая остатки сомнений. Да, я раскрылся, но я выжил. И теперь у меня есть рычаги. Появились новые вводные, но это я еще успею обдумать.

Первое. Нужны архивы отца. Все. Каждый свиток, каждое упоминание о психотехниках нашего рода. События до сих пор неслись с такой скоростью, что у меня просто не было возможности копнуть глубже. До свадьбы я должен знать о своих наследственных психотехниках больше, чем кто-либо другой. Плюс прокачка по книгам Волеведения.

Завтра — Багрецовы. Многое прояснится: их истинные мотивы, цена их защиты. Лада… ее роль во всем этом. Я должен быть готов к любым раскладам.

Но сейчас на очереди Владимир. Если в нем все еще сидит ментальная закладка, та самая программа, через которую им управляли против меня, ее нужно нейтрализовать. Обезвредить.

Я видел на балу его истинное отношение — не эту злобную маску, а растерянность, признание и даже что-то похожее на братскую гордость. Это можно вернуть. Нужно вернуть. Мне нужны союзники и особенно те, кто стоит рядом по праву рождения.

Карета замедлила ход, подъезжая к нашему темному, обшарпанному особняку и со скрипом остановилась у крыльца.

Мы молча вышли. Отец, не говоря ни слова, тяжело зашагал к парадному входу, его плечи были согнуты под грузом новых забот. Владимир потянулся было за ним, но я твердо положил руку ему на плечо.

— Брат, — произнес я, глядя ему в глаза. — Нам нужно поговорить.

Он обернулся, и в его глазах мелькнуло привычное раздражение.

— Опять? — буркнул он, но позволил мне направить его в сторону старого сада.

— Я знаю, что в тебе что-то есть, Владимир, — начал я без предисловий. — Чужое. То, что заставляет тебя ненавидеть меня, даже когда ты этого не хочешь. А твое настоящее отношение ко мне я видел на балу. Но потом это что-то снова захватило контроль над тобой.

Он напрягся, его пальцы сжались.

— Я не знаю, о чем ты…

— Не лги, — я не повысил голос, но вложил в него всю силу своей воли. — Сегодня я выстоял против Орлова, Волынского и самого Строганова. Ты думаешь, я не почувствую чужеродный код в собственном брате? Я хочу помочь. Но для этого ты должен довериться мне. Добровольно, сам.

Я протянул к нему руку ладонью вверх.

— Позволь мне войти в твое сознание, найти это и выжечь. Чтобы вернуть тебе самого себя.

Он смотрел то на мою руку, то в мои глаза, и в его взгляде бушевала внутренняя борьба. Страх боролся с надеждой, гордыня — с усталостью от вечной войны внутри собственного разума.

— А ты сможешь? — наконец, сдавленно выдохнул он. — Не навредишь, не сделаешь меня идиотом?

— Я не трону то, что является тобой, — я сказал это с абсолютной уверенностью. — Я уберу только чужое.

Он медленно, будто его рука весила тонну, поднял свою руку и положил ладонь на мою. Его пальцы дрожали.

— Делай, — прошептал он, закрывая глаза.

Согласие получено, теперь самое сложное.

Я вошел в его сознание и сразу понял, почему раньше не видел закладку. Благодаря его добровольному согласию я смог определить, что это не был инородный объект как таковой. Чужая воля вплелась в саму ткань его личности, маскируясь под его собственные страхи и сомнения. Она питалась его неуверенностью, его обидой, его жаждой признания.

Есть контакт. Нашел.

Я увидел паутину — очень длинные тончайшие нити, опутавшие его волю. Такого я никогда раньше не видел: ментальный конструкт, созданный для одной цели — отравлять, искривлять, подчинять, — и был самими этими нитями.

Я активировал «Взгляд Орла» в полную силу, сканируя узлы паутины, ища точку опоры. И нашел. Глубоко, под слоями навязанной ненависти, теплилась искра — память. Память о том, как он, десятилетний, гордый, учил меня, семилетнего, стоять в стойке с деревянным мечом.

— Владимир! — мой ментальный крик пробился к нему. — Вспомни! Вспомни дуб! Деревянный меч! Твои слова мне: «Держи спину прямо, Ярик. Как воин!».

Образ прояснился. Я почувствовал, как сердце Владимира откликается, как его собственная, настоящая воля цепляется за этот якорь.

Я выпустил «Молот» — точный, сфокусированный разряд чистой энергии, белый и обжигающий. Он прошел в паутину, не задевая структуры сознания Владимира, и нити сгорели в одно мгновение.

И в ту самую секунду, когда ментальный паразит рассыпался в прах, я уловил его последний импульс — чистый, незамаскированный след чужой воли.

И он был мне знаком. Это был тот самый почерк, который незаметно поддерживал атаку Орлова на дуэли, — и та самая энергетика, которая исходила от перстня‑артефакта на пальце Кирилла Орлова.

Волынский.

Похоже, что он активно готовил почву, создавая управляемую угрозу внутри моего же дома. Возможно, еще тогда, когда я был лишь «никчемным пустышкой», он уже видел во мне потенциальную проблему и поселил в моем брате сторожевого пса. Или он готовил Владимира как марионетку на случай, если род Нестеровых все же потребуется возглавить послушной ему фигурой.

Так или иначе, теперь у меня было доказательство, которое я пока не понимал как использовать. Ладно, разберусь позже. Главное, что операция прошла успешно.

Я вышел из его разума так же быстро, как и вошел. Мы стояли в саду, он все еще держал мою руку. Его ладонь была влажной от пота, но дрожь уже утихла. Он медленно открыл глаза и в них уже не было ненависти, злорадства или зависти.

— Ярик… — его голос был хриплым, но своим. Настоящим. — Прости… Мне так жаль…

Он не смог больше ничего сказать, его плечи содрогнулись. Я обнял своего брата, и он не оттолкнул меня.

Мы вошли в кабинет отца. Григорий Вячеславович медленно прошел к