Наследник Воли - Александр Горин

Давление на мой «Абсолют» ослабло, «Молот» Орлова, исчерпав свою энергию, рассеялся. В Саду Камней воцарилась оглушительная тишина, нарушаемая лишь моим тяжелым дыханием.

Я стоял, чувствуя, как по моему лицу стекает струйка крови из носа, а мышцы дрожат от перенапряжения. Но я стоял.

— Первая атака отражена, — прозвучал бесстрастный голос офицера Герольдии.

Из толпы донесся сдавленный возглас, кто-то ахнул. Они видели, как я едва не пал, но выстоял. Азарт в их глазах сменился настороженным интересом, зрелище стало непредсказуемым.

А я уже чувствовал, как воля Дмитрия снова собирается воедино, но теперь в ней не было простой грубой силы, в ней зрела холодная, отточенная ярость. Его вторая атака будет совсем иной. И судя по тому, что подсказывал мне мой эмпатический радар, в этот раз Волынский будет ему помогать напрямую.

Глава 19

Холодный комок в горле и чьи-то ледяные пальцы, сжимающие сердце. Голоса, которые я слышал в коридорах собственного дома, насмешливые взгляды слуг, молчаливое презрение брата.

«Ты — позор рода. Мать из-за тебя умерла, из-за тебя отец сломлен. Твое рождение — ошибка».

Отец, отводящий глаза. Владимир, с его вечной усмешкой. Пустая, пыльная комната на чердаке. Одиночество. Всепоглощающее, унизительное одиночество.

Провал на экзамене в Академию. Унизительная дрожь в коленях, когда я не смог удержать простейший ментальный щит. Кристалл, который остался тусклым, не показав у меня ни малейшего наличия дара. Хохот сокурсников. Жгучий стыд, такой сильный, что хотелось провалиться под землю.

«Смотри, вон наследник Орловых. Сильный, красивый, уверенный. А ты? Ты — жалкая пародия. Тень. Ты не имеешь права даже стоять рядом с ним. Твое место — ползать у его ног и молить о пощаде».

И глубинное убеждение, что так и должно быть, что это — естественный порядок вещей. Что я и вправду всего лишь пустое место, недостойное даже внимания таких, как он. Руки сами собой ослабели, спина сгорбилась, а голова — опустилась.

Физическое тело откликалось на ментальный яд, готовое признать поражение еще до того, как бой будет действительно проигран.

И самое страшное — где-то в глубине, под наслоениями воли Алексея Воронцова, это находило отклик. Потому что Ярослав Нестеров, чье тело я теперь занимал, действительно очень долго чувствовал себя именно так. Яд лился на благодатную почву, и искоренить его было в сто раз труднее, чем просто отразить грубый удар.

Как я пропустил начало этой ментальной диверсии? Он что, вплел это самое начало в свой предыдущий удар?

Внушенные мысли были настолько ядовитыми, настолько идеально подобранными, что я усомнился — мог ли один лишь Орлов, с его прямолинейной яростью, создать нечто настолько изощренное? Это была не грубая подделка, а тончайшая диверсия в глубины сознания.

Через пелену наваждения, залипающую и липкую, как смола, я заставил себя поднять взгляд. Орлов стоял, сосредоточенный, его лицо искажено усилием. Но за его спиной, чуть в стороне, небрежно прислонившись к валуну, стоял Волынский. Его пальцы медленно перебирали складки плаща, а взгляд, холодный и оценивающий, был прикован ко мне.

Все понятно. Это был тандем.

Орлов был молотом, обрушивающим всю свою мощь, чтобы проломить внешние стены, а Волынский стал иглой, он находил самые темные, самые унизительные, давно похороненные уголки памяти прежнего Ярослава — детские провалы, горькие насмешки брата, молчаливое презрение отца, всепоглощающее чувство собственной ничтожности — и вдыхал в эти призраки жизнь.

Они нарушают правила дуэли. Грубо нарушают. Офицер Герольдии молчит, Строганов тоже не реагирует.

Справлюсь сам.

Соберись, Воронцов. Ты — оперативник ЦПБ. Ты проходил худшее. Эти аристократы — дилетанты рядом с теми, с кем ты имел дело. Вспомни «Кронос», проект «Феникс», операцию “Гамма”. Это — просто очередная миссия. Выполни ее.

Я уперся. Дальше вы не пройдете. Не пущу.

И в этот момент, когда мое внимание было приковано к двойной угрозе спереди, я почувствовал холодное, острое, безжалостно-точное прикосновение, проскользнувшее сзади.

Строганов.

Он воспользовался лазейкой, что проделал Волынский — теми трещинами, через которые лился его «Призыв Позора» — техника, о которой меня предупреждала Лиза и начало которой я вчистую пропустил.

Воля Строганова, тонкая и острая, просочилась по этим же каналам, но пошла глубже. Гораздо глубже.

Он проигнорировал наваждение, созданное Волынским, прошел сквозь воспоминания Ярослава Нестерова, как сквозь дымку, и, не задерживаясь, устремился к тому, что было под ними — к моим настоящим, запечатанным слоям памяти и сознания.

И Строганов обнаружил их.

Вырвавшись из-под контроля, образы прошлого один за одним стали вспыхивать в моем сознании.

Вспышка. Полуразрушенный небоскреб в заброшенном секторе. Запах озона и гари. Три пси-охотника, ментальные клинки которых были готовы рассечь мое сознание. Я стоял над их обездвиженными телами — мой «Молот» заглушил их волю, а в наушниках хрипел голос оператора: «Задание выполнено. Отход».

Вспышка. Операция по зачистке филиала корпорации «Лазер-Тек», где я в одиночку, под массированным пси-подавлением, держал оборону в главном серверном зале, пока не подошло подкрепление. Победа, после которой мне вручили орден.

Вспышка. Лицо предателя в свете прожекторов на допросе. Его уверенность, его насмешка: «Ты ничего не докажешь!». Его чистосердечное, расшифрованные переговоры на планшете. Приговор.

Вспышка. Венеция. Солевая пыль, разъедающая легкие. Оглушительный рев псионик-осциллятора, разрывающего разум на части. И мой собственный, ледяной приказ: «Стать пустотой». Мой “Кокон”, выдержавший то, что обратило в безумие отделение морпехов.

Операция “Гамма”, протокол «Феникс». Перенос…

Каждый образ — шрам в сознании и доказательство, выжженное на подкорке: я выживал там, где другие сгорали.

НЕТ!

Возмущение, ярое, дикое и все сметающее на своем пути, вырвалось наружу. Я обрушил на щуп Строганова всю ярость, всю мощь чужой, аномальной для этого мира воли, которую он так жаждал изучить.

Получи!

Строганов отступил мгновенно. Но прежде чем я его вышвырнул, я почувствовал его удовлетворение. Холодное, хищное удовлетворение коллекционера, нашедшего наконец недостающий артефакт.

Он все увидел. Он все понял.

Но мне было уже все равно. Строганов своим безжалостным щупом, как ломом, вскрыл сейф, в котором я сам похоронил свои самые острые зубы и когти, которые теперь вырвались на свободу. Внутри все перевернулось, смешалось и взорвалось, подпитанное чем-то давно забытым. Это была холодная, всепоглощающая ярость профессионала, которого дернули за запретную струну.

Тот, кем я был — Алексей Воронцов, позывной «Ясень», — проснулся по-настоящему. И он был в бешенстве.

Энергия, не знакомая этому миру, не управляемая Узами и меридианами Волеведения, хлынула через край, как цунами. Она сожгла