Наследник Воли - Александр Горин

единственной тренировочной, что позволяла мне видеть слабые места моего “Кокона” и усиливать его. Я вкладывал волю, сканировал «Взглядом Орла», пытался резонировать, как с Волевым Колоколом.

Результат — нулевой.

Кристаллы оставались красивыми, мертвыми камнями. Документы, мемуары предков, дневники матери — нигде не было практического ключа, лишь туманные намеки на «испытание души».

Я бился головой о стеклянную стену, за которой лежало спасение. Отчаяние медленно перерастало в холодную, цепкую ярость. Мой единственный козырь против Багрецовых и Канцелярии оставался для меня закрытой книгой.

Впрочем, я открыл нечто другое, что могло мне пригодиться в имении Багрецовых.

В записях Анны я нашел описание процесса записи информации на чистые пластины. Они отличались от родовых архивных: их поверхность была матовой, без внутренних мерцающих «звезд», а по краю шла тонкая серебряная кайма. По сути, это были ментальные флешки, принцип работы которых был в том, чтобы сфокусировать мысль, образ или технику в единый пучок воли и «впечатать» его в кристаллическую решетку пластины.

Пустые пластины лежали в отдельном, скромном ларце с инициалами Анны. На третий день изнурительных попыток у меня получилось. Сначала — простая мыслеформа, концепция «щита». Затем, сосредоточившись до головной боли, — визуальный образ вида из окна кабинета отца. На матовой поверхности пластины проступил туманный отпечаток, едва видимый глазу, но четко читаемый ментальным прикосновением. Это была ментальная фотография.

Но считать то, что было на древних родовых пластинах, я не мог никак. Их «звезды» хранили не просто информацию, а целые срезы сознания, защищенные чужими, давно угасшими волями. Мои попытки встречало лишь ледяное, глухое сопротивление.

Единственным оперативным прорывом стали ежедневные визиты в имение Багрецовых. Ровно в десять утра я являлся в их имение, где Агриппина Петровна брала нас с Ладой в ежовые рукавицы.

Мы отрабатывали поклоны, репетировали каждую фразу церемонии, учились танцевать так, будто от этого зависела судьба Империи. Это был изнурительный театр под ее неусыпным, ледяным надзором. Каждый жест, каждый вздох фиксировался и критиковался.

Но в этой тюрьме ритуалов я провел разведку. Через Ладу я узнал, где находятся архивы — в восточном крыле, за двумя дверями с крайне сложными ментальными замками. Я запомнил расположение комнат, график движения слуг, часовых у ключевых дверей.

Проблема была в том, что под постоянным контролем Агриппины любая попытка отклониться от маршрута «бальный зал — учебная гостиная — сад для прогулок под присмотром» моментально пресекалась.

Оставалась одна точка уязвимости в их обороне — сам день свадьбы. По нашему плану, во время пира, когда все внимание будет приковано к церемониалу и гостям, Лада должна создать мне отвлекающий момент у восточного крыла — легкое недомогание, просьба принести платок, что угодно, чтобы отвлечь возможную охрану. Затем, используя старый ход из оранжереи, который она мне описала шепотом, я проникну в архив. У меня будет не более двадцати минут до того, как наше отсутствие станет подозрительным.

Но была еще одна переменная, не входившая в расчеты.

Мы с Ладой.

Это влечение, это тяготение друг к другу, прорывалось сквозь маски и церемонии.

Ее ум был острым, ее смех — искренним, а в ее глазах, когда она смотрела на меня, теплилась надежда, которую я уже не мог игнорировать. Я влюблялся. Глупо, непрофессионально, с головой. Я влюблялся с каждым касанием руки, с каждым искренним, не предназначенным для ушей Агриппины смехом в саду, с каждым ее взглядом, полным понимания и той же самой надежды, что теплилась во мне. И это делало предстоящую игру в тысячу раз сложнее.

Но чем ближе был день свадьбы, тем чаще с ней случалось «это». Ее взгляд вдруг становился пустым, стеклянным, она замирала на середине фразы, будто кто-то нажимал невидимую кнопку пауза в ее сознании. Эти переключения длились миллисекунды, но каждый раз они были заметны для меня. Она отмахивалась, говорила «голова кружится», но я видел — в ней боролись две силы.

Свет от лампы падал на разложенные передо мной обсидиановые пластины. Я в который раз пытался найти между ними хоть какую-то точку соприкосновения, мысленно прощупывая разницу в их энергетической текстуре.

Бесполезно. Завтра свадьба, а я никак не мог разгадать тайну этих пластин.

За спиной послышались быстрые, тяжелые шаги на лестнице, дверь в архив распахнулась. На пороге стоял отец, его лицо было пепельно-серым, на висках вздулись вены, а в глазах бушевала паника, которую я не видел даже в день дуэли.

— Сын, — его голос сорвался, был хриплым и прерывистым от одышки. — Приехала Тайная Канцелярия. Они требуют, чтобы ты немедленно проехал с ними.

Он сделал шаг ко мне, и его рука дрожала, когда он схватил меня за предплечье.

— Сейчас. Без объяснений. Это может быть только одно… — он сглотнул, и в его глазах мелькнул настоящий ужас. — Они перенесли ревизию крови на сегодня. Без Печати Багрецовых в твоей крови — это прямой путь к чистке.

Глава 22

Ревизия крови. Сегодня.

Все внутри похолодело и сжалось в ледяной ком. Мой план, мой брак, моя отсрочка — все рушилось в одно мгновение.

Мозг, отточенный годами в ЦПБ, выбросил адреналин и заработал на пределе, отсекая панику.

Контроль крови. Они будут искать аномалии на генетическом и ментальном уровне. Несоответствие души и тела. Мои воспоминания Воронцова — это инородное тело в системе Ярослава Нестерова. Они найдут этот разрыв. Если я не могу его скрыть…

Варианты проносились со скоростью молнии.

Сопротивляться? Бесполезно. Они возьмут силой, и это станет доказательством вины.

Бежать? Куда? Они уже здесь.

Уничтожить доказательства? Невозможно. Доказательство — это я сам.

Оставался один путь — обмануть тест. Не скрыть чужеродность, а подменить ожидаемый результат, запутать картину. Но как? У меня нет Печати Багрецовых. У меня есть только моя собственная воля и…

Пластины. Концентраты-носители воли, памяти, сущности.

Что, если я не буду скрыть оперативника Алексея Воронцова, а наоборот — временно усилю в себе графа Ярослава Нестерова? Не просто воспоминания, а сам энергетический шаблон, подпись души и сделаю это настолько ярко и мощно, чтобы этот шаблон перекрыл, затмил собой все посторонние следы?

Но для этого нужен ключ к истинной сущности Ярослава Нестерова, а не к его воспоминаниям. И этот ключ был здесь — в самой первой, самой базовой пластине — «Щите новичка», который отражает твою суть.

— Отец, — быстро сказал я, — у меня есть идея. Но мне нужна пластина «Щит» и самая старая запись о рождении Ярослава Нестерова. Самый первый ментальный отпечаток, который только есть в нашем архиве. Генеалогическая