Наследник Воли - Александр Горин

Он смотрел на меня, не понимая, но в его глазах затеплилась искра надежды. Он кивнул, бросился к стеллажам с бумагами.

Я схватил пластину с «Щитом». Его холодная поверхность жгла ладонь. Ты показываешь изъяны. Покажи мне основу. Покажи мне шаблон, на котором эти изъяны появились. Покажи мне чистую душу Ярослава Нестерова, какой она была в момент рождения. Я закрыл глаза, вгоняя в пластину отчаянный приказ, мольбу, требование.

И в ответ пришло ощущение. Хрупкое, чистое и невероятно яркое пятно света — как одинокая свеча в огромном, темном зале. Я ощущал этот свет как потенциал, как саму возможность стать Ярославом.

В этот момент отец сунул мне в руки пожелтевший лист — выписку из церковной книги. «Родился младенец Ярослав…» И подпись, едва заметный энергетический след священника, проводившего обряд.

Этого было достаточно.

Я взял чистую матовую пластину из шкатулки Анны и одновременно сфокусировался на том хрупком пятне света из «Щита» и на ментальном отпечатке с документа, а затем сплавил их воедино в идеальный, незапятнанный образ «Ярослава Нестерова» таким, каким его задумала природа.

И сразу же впечатал этот образ в чистую пластину. Она замерцала тусклым белым светом.

Я сунул обе пластины — «Щит» и только что созданный «Архетип» — во внутренний карман сюртука, прямо у сердца. Холод и тепло смешались, создавая странное, покалывающее ощущение. Теперь я был вооружен против их проверки крови. Надеюсь, что это сработает.

— Я готов, пошли, — сказал я и направился к инквизиторам.

В здании Тайной Канцелярии меня провели не в ту подземную камеру, где я был в прошлый раз. На этот раз мы прошли через парадный, мраморный вестибюль, поднялись по широкой лестнице на третий этаж и двинулись по длинному коридору. Стены были обшиты темным дубом, пол устлан толстым, глушащим шаги ковром. В воздухе висел запах старой бумаги, воска и чего-то стерильно-металлического.

Мы остановились у двери с латунной табличкой: «Дознаватель Решетов Р.И.».

Ага, тот самый дознаватель, что был и в прошлый мой визит сюда, подчиненный Строганова. А место неподходящее для процедуры контроля крови, как по мне. Что ему нужно на этот раз?

Охранник толкнул дверь, пропуская меня внутрь.

Кабинет был просторным и довольно аскетичным. Высокие потолки, одно окно, забранное решеткой, сквозь которое лился тусклый дневной свет. Стены были заставлены шкафами с папками, опечатанными сургучными печатями. В центре — массивный письменный стол из черного дерева, заваленный аккуратными стопками документов.

За столом сидел подтянутый, коротко стриженный мужчина лет сорока в мундире стального цвета. Дознаватель Решетов.

Он поднял на меня взгляд. Его лицо, с острыми скулами и пронзительными глазами, было бесстрастным и выглядело уставшим.

— Ярослав Григорьевич, — его голос был ровным, вежливым. — Прошу прощения за столь срочный и, должно быть, тревожный вызов. Присаживайтесь.

Он жестом указал на кресло напротив и я сел, держа спину прямо, чувствуя, как пластины у сердца излучают едва уловимое тепло и холод одновременно. Отношение ко мне совсем другое теперь. С чем связана такая перемена?

Решетов взял со стола один из документов, просмотрел его и положил на место.

— Мне нужно на минуту отлучиться, — сказал он, поднялся и вышел из кабинета.

Я стали изучать комнату, ища скрытых наблюдателей, пси-конструкты, но ничего не обнаружил. Только давящая официальность.

Решетов вернулся с плотной папкой в руках, сел за стол и извлек из папки несколько листов со штампами.

— Ярослав Григорьевич, есть небольшая, но обязательная формальность, — произнес он апатичным тоном. — В связи с восстановлением графского титула вашего рода, Канцелярия обязана получить письменное подтверждение лояльности и признания верховной власти Империи. Это стандартная процедура при получении титула.

Он протянул мне один из листов. На бумаге, под внушительным гербом Империи, был напечатан текст, полный витиеватых юридических формулировок. Суть сводилась к тому, что подписывающийся «безоговорочно признает верховенство Империи и ее институтов, обязуется действовать исключительно в их интересах и отказывается от любых действий, которые могут быть истолкованы как противоречащие оным».

Я пробежал глазами по тексту. Формально — ничего криминального. Такие бумаги, наверное, и вправду где-то существуют. Но сейчас, в этой ситуации… Это было неестественно. Как будто кто-то в последнюю минуту вспомнил о забытой мелочи.

Он тянет время, — моментально сработала интуиция. Ждет чего-то. Или кого-то. Эта «формальность» — ширма. Чтобы я сидел тут и подписывал, пока… пока что?

Я медленно взял перо, делая вид, что внимательно перечитываю каждый пункт.

— Любопытно, — сказал я нейтрально. — Я не припомню, чтобы отец упоминал о подобной процедуре после оглашения решения Князя на балу. Обычно подобные клятвы приносят публично, перед Герольдией, а не в кабинете дознавателя.

Решетов не дрогнул.

— У Канцелярии свои процедуры, Ярослав Григорьевич. Они не отменяют, а… дополняют официальные. Гарантия, так сказать, из первых рук. Уверяю вас, это сущая формальность.

Его слова были гладкими, но в них прозвучала едва уловимая сталь. Он ждал, чтобы я подписал. А пока я этого не делал, время текло. И в этом течении была какая-то новая, невидимая угроза.

Я продолжал делать вид, что изучаю документ, но внутри работа кипела. Я усилил «Безмолвный шаг», доведя его до максимума — мое ментальное присутствие должно было стать абсолютным нулем, невидимым даже для самых чувствительных сканеров Канцелярии.

Одновременно я сфокусировался на пластине с «Архетипом Ярослава», еще больше активируя ее. От нее шла волна чистой, незамутненной энергии — идеальный энергетический шаблон, который должен был наложиться на мою собственную ауру, как камуфляж. Третьим слоем у меня работал постоянно меняющийся «Шум» — хаотичные, но естественные флуктуации воли, которые должны были замаскировать саму работу двух предыдущих техник, сделать их неотличимыми от фона.

И в тот самый миг, когда этот трехслойный щит заработал на максимальную мощность, Решетов едва заметно вздрогнул. Его взгляд на мгновение стал отсутствующим, будто он прислушался к чему-то внутри себя. Мой обостренный «Эмпатический радар», работавший сейчас на пределе, уловил резкий, короткий всплеск — не его эмоций, а чего-то внешнего, впрыснутого в его сознание. Ментальный приказ.

И тут же, как эхо этого приказа, я почувствовал знакомое эмоциональное пятно. Оно было рядом, очень близко. Холодное, абсолютно безразличное, всевидящее. Строганов. Он был где-то здесь, возможно, за стеной. И он только что дал Решетову команду.

Я сделал вид, что снова углубился в чтение документа, водя пером над строкой для подписи. Мое ментальное поле, однако, было подобно сверхчувствительной сейсмостанции.

Решетов стал действовать — грубый, настойчивый ментальный щуп направился в периферию моего «Кокона», пытаясь найти брешь, спровоцировать реакцию. Я просто