Немезида ночного ангела - Брент Уикс

отполз от нее! – кричит юный разбойник, размахивая арбалетом. В его голосе звучат взбудораженные, хаотичные нотки, которые никому не захочется слышать от вооруженного человека, неважно, друг он вам или враг. – Говорю тебе, стой на месте…

Голова старика взрывается, и мясистое чавканье, похожее на звук разорвавшегося арбуза, сливается со звоном арбалетной тетивы. Парнишка вздрагивает и роняет арбалет.

Тело старика валится на землю.

Гогочущий перестает гоготать.

Парнишка начинает испуганно материться и не замолкает.

Женщина, все еще на коленях, неподвижно застывает.

– Недоумок! – орет второй разбойник на парнишку.

– Я не хотел! Он сам сработал! – отвечает тот. Кажется, он не может оторвать взгляда от мертвеца.

– Теперь нам придется и ее убить, говноед ты недобитый. За налет нам светили бы розги или палец бы отрезали, но за мокруху, блин, вешают, когда ловят!

– Чего? Чего?

– Нельзя оставлять свидетеля, – говорит гогот. Он больше не гогочет. Он старше, но все равно еще подросток. Зубы гнилые, кожа нездоровая, сами худые – всем своим видом оба паренька кричат, что разбойники из них не самые успешные. – Уговор они все равно нарушили. Мы им сказали, чтобы докладывали нам о своих постояльцах, иначе пожалеют. Так что сами виноваты. Разберись с ней!

Лишь теперь женщина выходит из ступора. Но она не пытается ни напасть, ни сбежать. Она накрывает собой тело мертвого старика и начинает верещать. Кажется, она зовет его по имени, но в ее причитаниях столько муки, что мне не разобрать слов.

Парнишка выхватил нож, когда она внезапно сорвалась с места, но теперь смотрит на него так, будто в его руке живая змея. Он переводит взгляд с клинка на старика, которого случайно убил, и на женщину, перемазанную кровью близкого ей человека.

– Я… Я не могу, – говорит парнишка.

– Ладно, – огрызается второй. – Я сам.

Он делает шаг в сторону женщины, затем останавливается и, когда мой нож ударяет его в брюхо, издает всхрип.

– Однажды ты посеял ветер, – шепчу я, наклонившись к его уху, – а ныне пожинаешь бурю.

Я распарываю его от паха до грудины, затем наношу раны по обе стороны шеи, и лишь после этого позволяю ему упасть.

– Челтон? – говорит парнишка, обернувшись на звук упавшего тела. – Челтон! Что ты делаешь?

Воздух дрожит, и я становлюсь видимым. Ка'кари закрывает мое лицо маской, вместо глаз пылают голубые щелки – но едва нечеловеческий, грозный взгляд Судьи падает на паренька, огонь становится алым. Я принимаю стойку Четырех действий, подходящую для боя с ножом против ножа. Действия таковы: обезоружить, ударить, блокировать и бросить – каждое сложнее предыдущего. Мой противник еще юн, но если я махну рукой на основы, то могу серьезно поплатиться.

Парнишка видит сотворенный из ка'кари клинок, с которого капает кровь. Ярко-красная на черном фоне, она мерцает в свете пожара. Он бросается наутек.

Я оказываюсь быстрее.

Он не успевает сделать и трех шагов, как я ловлю его.

Стоит мне зажать горло паренька в локте и подсечь ему ноги, чтобы он повис на мне, как он перестает бороться.

– Пожалуйста, – молит разбойник, хватаясь обеими руками за мое предплечье и стараясь не задохнуться. Нож он уже отбросил и забыл о нем. – Я не хотел никого убивать!

– Зато я хочу, – отвечаю я.

Паренек издает стон, когда я ударяю его в грудь. Произносит:

– Я не хотел! Тетива сама сорвалась. Клянусь вам моей душой. Я даже не трогал планку! Всеми богами клянусь!

– Я тебе не верю, – мой голос полон печали. – Но, может быть, боги поверят.

Это ничего не меняет. Спасать парнишку все равно уже поздно.

Я вытаскиваю клинок из его сердца.

Забавное дело… к слову, в ремесле убийцы вообще много забавного, если смотреть на происходящее под правильным углом. Если вы постоянно сталкиваетесь со смертью, то черный юмор для вас – единственное средство сохранить хотя бы часть рассудка. А забавно вот что – можно убить человека так, что он этого даже не поймет. А бывает, наоборот, вы видите тело, которое кажется вам совершенно мертвым, а оно вдруг пытается встать и еще раз схлестнуться с вами. Или какой-нибудь парень выдает слезливую предсмертную тираду, падает замертво, а потом просыпается и проживает еще пятьдесят лет. Или другой парень отдает концы через два часа после сражения, хотя никто и не заметил, что его ранили – даже он сам.

~– А ведь и правда очень смешно.~

Я продолжаю держать паренька до тех пор, пока не уверяюсь в том, что он мертв. Отпустив его, я внимательно смотрю на женщину, которая рыдает над телом мужа… или отца? Наверное, это ее отец. Он лет на двадцать старше ее.

Был. Был старше. Теперь он превратился в груду мяса и разбитых надежд.

Женщина не поднимает голову. Не знаю, заметила ли она вообще, что налетчики убиты. Возможно, ей все равно.

Я еще раз проверяю, что парнишка мертв. Проверяю, что второй больше не сможет гоготать. Учитывая, сколько раз я сам воскресал, никогда не лишне убедиться, что мои мертвецы в самом деле мертвы.

Встав в густой тени высокого дерева, я наконец прерываю ее рыдания.

– Мисс, – произношу я, понизив голос, чтобы его было не узнать. – Здесь есть еще разбойники?

Теперь она поднимает голову, сжав губы в бескровную линию.

– Главарь. И наша гостья. Они вместе пошли внутрь.

Ее слова и промелькнувшая во взгляде вспышка гнева кажутся мне странными, но я не готов опоздать еще раз. Я вновь целиком облачаюсь в ка'кари, и он пожирает весь попадающий на нас свет. Полной невидимостью это не назвать, особенно в такой дождь – капли отскакивают от меня, а по телу сбегают струйки воды, которые очерчивают мой силуэт. Тем не менее я не знаю, что найду внутри, и потому мне пригодится любое преимущество.

Я делаю шаг к дому, но затем останавливаюсь. Слова кажутся неуместными, но не сказать ничего было бы жестоко.

– Я сожалею, что опоздал, – говорю я.

Но она, опустив голову, скорбит по любимому человеку, и, похоже, не слышит меня.

Глава 23

Стеснительный бандит

Дарзо был параноиком, но редко ошибался. Он учил меня считать всех полезных свидетелей трусливыми, глупыми лжецами с дырявой памятью и катарактой на глазах. А все свидетели моих преступлений, наоборот, как назло, должны оказываться храбрыми, честными, остроглазыми гениями с эйтической памятью.

«Глупость какая-то. Эйтический – такого слова же нет, правильно?»

~– Нет. Я и сам хотел у тебя спросить, но боялся отвлечь – ты все-таки идешь в опасное место. Может быть, ты