Собиратель воды - Игорь Зыгин

— Слышишь? — спросил он после долгого молчания. — Здесь я слышу, что вода думает о нас. Она говорит: «Когда ты принимаешь пустыню, пустыня принимает тебя. А если нет — тебя заберёт ветер».

Абудаба опустил камень и повернулся к своему молчаливому собеседнику.

— Ты прав, Жабир. Философия — роскошь для тех, кто не знает жажды. Но и в жажде есть своя мудрость, не так ли?

В последних лучах солнца Абудаба поднялся и пошёл внутрь храма. Там, в главном зале, полуразрушенном и величественном, он остановился перед уцелевшим фрагментом фрески, изображавшей две фигуры, сливающиеся воедино.

— Вот, смотри, Жабир, — он указал на надпись под фреской. — Тут написано: «Огонь внутри воды, как слово в тишине…» Поэтично. Но непрактично.

Он провёл сухими пальцами по древним символам, словно слепой, читающий по выпуклостям.

— Однако иногда я думаю… что если непрактичное — это и есть самое важное? Если то, что кажется бесполезным, на самом деле — единственное, что имеет значение?

Жабир, казалось, задумался над этим вопросом, пустые глазницы черепа созерцали древнюю фреску с молчаливым вниманием.

Внезапно Абудаба замер. Его голова чуть наклонилась, словно он прислушивался к чему-то, что не мог услышать никто другой.

— Кто-то идёт, — произнёс он после долгого молчания. — Двое. Один тяжёлый, другой лёгкий. Один несёт железо в сердце, другой — пустоту.

Жабир, похоже, был согласен с этой оценкой.

— Надо подготовить чай. У нас будут гости.

Абудаба вышел из храма и посмотрел на горизонт. Там, где небо сливалось с землёй, виднелась лишь бесконечная пустыня, безжизненная и спокойная. Но старик улыбнулся, словно увидел нечто, невидимое обычному глазу.

— Жабир, — произнёс он тихо, — кажется, боги наконец решили послать нам тех, кто задаст правильные вопросы.

Жабир был не против. В конце концов, они ждали уже очень долго.

Над входом в храм, почти стёртая временем, виднелась надпись: «Кто ищет — тот идёт. Кто находит — остаётся. Кто понял — возвращается».

Тишина окутала храм — не мёртвая, а живая, наполненная едва уловимыми звуками: шорохом песка, скрипом древних камней, далёким блеянием коз и мерным дыханием пустыни, которая ждала — как ждала уже тысячи лет.

Глава 14. Краски запаха

Самире было девять, когда отец впервые взял её на базар у Солёной Лощины — перекрёсток караванных путей, где продавали всё: от медных котлов с двойным дном до сушёных кузнечиков, измельчённых с перцем. Отец называл себя «мэйсар ат-тыб» — мастер запахов. На деле он тянул за верёвочкой хриплого ослика по кличке Философ, нагруженного мешками с флаконами. Колбы дребезжали, как кости в руках гадалки.

Самира помнила, как другие торговцы улыбались её отцу — той особой улыбкой, которую приберегают для дурачков и неудачников с амбициями. Отец делал вид, что не замечает.

У него было три «линейки» товара, как он любил это называть, словно был хозяином целого купеческого дома, а не мелким торгашом, вечно пахнущим прогорклым козьим жиром.

«Дыхание Аль-Мазина» — ритуальные масла с тяжёлым запахом мирры, смешанной с маслом финиковых косточек. Отец хранил их в синих бутылях с изогнутыми горлышками. Покупали их только два раза в год и только жрецы, да и то, как потом узнала Самира, не для обрядов, а для маскировки запаха плесени в свитках.

«Слёзы невесты» — свадебные эссенции из пыльцы ковыля и капли верблюжьего молока. Отец настаивал их месяцами в тёмном месте, бормоча какие-то молитвы. Женихи торговались до хрипоты, но всё равно брали из суеверия. «Чтоб не сбежала», — шептал старший брат жениха, подмигивая и покупая самый маленький флакончик.

И наконец, «Чистая Шкура» — твёрдые брикеты из козьего сала с пижмой и чем-то ещё, от чего слезились глаза. Их покупали для защиты верблюдов от блох и других паразитов. Стоили они гроши, но разлетались, как горячие лепёшки. Пахли адски, но гнали насекомых лучше, чем молитвы — грехи.

— Запомни, дочка, — наставительно говорил отец, пока раскладывал свои сокровища на потрёпанном куске ткани, — люди хотят пахнуть богами, но платят за то, чтобы не пахнуть собой.

В тот день отец приготовил «новинку» — флакончик с пурпурной ленточкой, названный «Пыль первого дождя». Полдня нахваливал, разбрызгивая вокруг, привлекая случайных прохожих:

— Чуете? В этом флаконе — первая капля осеннего ливня, упавшая на раскалённый камень! Мгновение, которое никогда не повторится!

Самира видела, как женщины принюхивались с любопытством, а мужчины — с недоверием. К полудню, однако, безжалостный солнечный жар превратил аромат в кисловатый душок. Верблюды проходящего каравана стали плеваться в их сторону, дети хохотали и зажимали носы. Один купец, торгующий зерном, с брюхом, нависающим над поясом, хмыкнул:

— Дружище, твой «первый дождь» пахнет, как сапоги после недельного перехода. Дай-ка лучше два куска «Чистой шкуры». Можно без скидки.

Отец покраснел, но продал товар, сгреб монеты и весь оставшийся день угрюмо помешивал что-то в маленьком котелке, не отвечая на вопросы дочери.

А вечером он напился какой-то дряни, купленной у слепого старика на окраине базара, и, покачиваясь, признался Самире:

— Знаешь, дочка, почему я всё ещё вожу эти флаконы? — спросил он, глядя на огонь мутными глазами.

— Потому что любишь запахи? — Самира придержала его за плечо, не давая завалиться в костёр.

Отец развернул ладонь — пустую, с грязными линиями судьбы — и криво усмехнулся:

— Когда руки заняты барахлом, в них хотя бы что-то есть. — Он покачнулся и добавил тише: — А когда совсем пусты, детей не накормишь.

Ночью они спали, прижавшись друг к другу для тепла. Пахло дымом маслянных ламп, верблюжьим потом и остатками «Пыли первого дождя». Отец храпел, обняв корзину с брикетами — именно они кормили их зимой. Самира лежала, разглядывая звёзды, похожие на соль, просыпанную на чёрную скатерть неба. Мысли текли сами собой.

Запахи выветриваются. Деньги тратятся. Ослы сдыхают. Только дорога никуда не девается. Значит, думала она, важно не то, пахнешь ты розой или навозом, а то, сколько воды в твоём бурдюке. И кто согласился идти за тобой. За ними с отцом не шёл никто — ни родственники, ни друзья, ни даже те, кому они задолжали. Это отличало их от других торговцев, у которых были помощники, охрана, доверенные люди. Самира видела, как легко такие купцы улыбались и как уверенно торговались. «Человек, за которым никто не идёт, всегда оглядывается через плечо. — подумала она с совсем не детской проницательностью, — А тот, кого кто-то прикрывает, смотрит только вперёд».

Утром, пока отец корчился от головной боли, она сама громко объявила цену на «Чистую Шкуру» — подняла вдвое,