Инженер Петра Великого 11 - Виктор Гросов

Пока я ломал хребет женевским гильдиям, а герцог Орлеанский плел свою паутину в Берне, Петра съедало безделье. Вся эта штабная возня с бумагами и расчетами нагоняла на него смертную тоску. Его неуемной натуре требовалось действие, битва, которой пока не предвиделось. И он нашел себе новую игрушку — печатный станок.

«Женевский вестник», задуманный как скромный листок с торговыми объявлениями, на глазах превращался в его личную трибуну, в таран, нацеленный на умы Европы.

— Генерал, бросай свои железки! — гремел он, врываясь ко мне в мастерскую и размахивая свежим, еще пахнущим краской листом. — Есть дело поважнее! Прочти!

Под заголовком «Нравы версальского двора, или Записки очевидца» шел полный едких подробностей текст. Стиль был топорным, зато убойным в своей прямоте.

— Государь, это… сильно, — выдавил я. — И очень рискованно. Мы ведь союзники герцога, а ты, по сути, поливаешь грязью всю французскую аристократию.

— А чего их жалеть? — фыркнул он. — Пусть знают, что мы не лаптем щи хлебаем. И правду пусть знают. Герцог же… он умный, поймет.

Спорить бесполезно — он вошел в раж. Однако первым, кто пришел в ужас от этой «бумажной войны», стал старый вояка де Брольи. Он ворвался ко мне тем же вечером.

— Генерал, это недопустимо! — он сдерживался, старался говорить вежливо, тыча пальцем в газету. — Пока мы готовим солдат к бою, ваш император тешится пасквилями! Честь добывается на поле брани!

— Генерал, — спокойно возразил я, — честь — это прекрасно. Но война выигрывается не только честью. Когда их солдаты прочтут, что воюют за чужие деньги и чужую веру, они будут стрелять менее метко. Эта штука, — я кивнул на листок, — наша дальнобойная артиллерия, бьющая прямо по мозгам.

Он ушел явно озадаченный. Стало ясно, что даже в нашем лагере не все готовы принять правила новой войны.

Самым проницательным, впрочем, оказался маркиз де Торси. За литературными упражнениями Петра он несколько дней наблюдал молча, а потом пришел ко мне.

— Генерал, ваш император играет с огнем. Но, должен признать, этот огонь может сжечь дотла наших врагов. Листки эти грубы, однако они работают. Сейчас это разрозненные выстрелы. Чтобы превратить их в залп, нужен тот, кто знает куда именно надо бить.

Он вздохнул.

— Я должен вернуться во Францию. Здесь я бесполезен. Мое место там, в Париже, в центре паутины. Эту подрывную работу я должен возглавить лично. Герцог одобрил.

Решение было логичным. Там он мог стать серым кардиналом грядущего переворота.

Отъезд де Торси превратили в целую спецоперацию. Официально объявили, что маркиз отправляется на лечение. Ночью, под проливным дождем, из ворот лагеря выехала скромная карета, в которой, переодетый купцом, сидел один из самых могущественных людей Франции. На дне кареты, под фальшполом, были спрятаны матрицы для печати «Женевского вестника» — технология производства нового оружия.

Я смотрел ему вслед, пока карета не растворилась в ночной тьме. Последний, кто понимал сложность этой игры, уехал, оставив меня один на один с двумя берсерками — моим и французским. И вся ответственность за их безумства теперь лежала на мне.

Поздно вечером, возвращаясь к себе, я увидел свет в конторе Анны. Она заснула прямо за столом, уронив голову на скрещенные руки поверх горы счетов и ведомостей. В тусклом свете лампы ее плечи казались хрупкими, а из обычно строгой прически выбилась прядь, падая на щеку. В этот миг с нее слетела деловая маска всесильного казначея.

От скрипа двери она вздрогнула, тут же выпрямилась и привычным жестом поправила волосы. На губах появилась спокойная улыбка, вот только глаза выдавали смертельную усталость.

— Петр Алексеич? Что-то срочное?

— Нет, — ответил я, входя в комнату. — Просто шел мимо. Вам бы отдохнуть, Анна Борисовна. Война войной, а сон по расписанию.

— Скоро, — она неопределенно махнула рукой в сторону бумаг. — Нужно свести суммы по бернскому контракту. Герцог торопит.

Не говоря ни слова, я вышел и через несколько минут вернулся с «Аннушкой». Поставив ее на угол стола, я зажег спиртовку. Она с удивлением наблюдала за моими манипуляциями.

— Есть средство от усталости поэффективнее счетных книг, — сказал я, засыпая в колбу свежемолотые зерна.

Мы молчали, наблюдая, как вода поднимается вверх, окрашиваясь в темно-рубиновый цвет, а потом возвращается обратно. Комнату наполнил горьковатый аромат. Я разлил напиток в две чашки.

— Спасибо, — тихо сказала она, сделав глоток. — Ваши памфлеты, — вдруг произнесла она, — производят фурор. Мои люди из Лиона пишут, что их переписывают от руки и читают в тавернах шепотом. Вы действительно верите, что бумагой можно выиграть войну?

— Бумагой — нет, — ответил я, глядя на пляшущий язычок пламени в спиртовке. — А вот идеей, напечатанной на ней, — можно. Мы сеем смуту, продаем людям мечту об альтернативе. Показываем, что можно жить иначе: без страха перед Римом, без произвола версальских чиновников. Мечта — самый ходкий товар.

Она задумчиво вертела в руках чашку.

— Вы опасный человек, Петр Алексеич, — произнесла она. — Вы заставляете верить в невозможное. И самое страшное — у вас это получается.

Допив кофе, она поднялась.

— Спасибо за кофе. А теперь, если позволите, мне нужно закончить с этим. — она махнула на гору бумаг. — Мечты мечтами, а наемники, увы, требуют оплаты золотом.

Она снова стала казначеем.

Финансовый механизм, запущенный Анной, заработал с эффективностью швейцарских часов. Поначалу женевские банкиры кривились. Однако баснословная прибыль от первой же партии оптики и официальные гарантии герцога Орлеанского быстро растопили лед. Теперь золото текло к нам рекой — женевские конторы сами наперебой предлагали свои услуги. Мы получили то, что важнее любой армии: возможность платить, не считая монет.

Золото тут же превращалось в сталь и порох. Вскоре по альпийским тропам в Женеву потянулись отряды наемников. Я как раз наблюдал за прибытием граубюнденцев — зрелище, от которого кровь стыла в жилах. Солдатами их назвать было трудно. Скорее — обмороженные, шрамованные ветераны с пустыми глазами, чьи руки словно приросли к рукоятям тяжелых тесаков. От них разило сталью, потом и смертью. Они пришли не служить — они пришли работать. Герцог и Пётр лично проводили «смотрины», отбирая капитанов, и наш лагерь за городом рос с каждым днем, превращаясь в многоязыкий, шумный Вавилон.

Одновременно из Франции начали приходить вести. Наша «бумажная артиллерия» била точно в цель. Однажды вечером ко мне вошел Остерман, с трудом скрывая волнение на своем обычно бесстрастном лице. Молча он положил на стол депешу, адресованную в Версаль.

— От интенданта