Рассвет русского царства. Книга 2 - Тимофей Грехов

— Что? — Морозов вскинулся, в его голосе прорезалось искреннее возмущение. — Я? Никогда! Я крест целую…

— Щёлк, — звук пощёчины был звонким, и голова Морозова мотнулась в сторону. Шуйский бил не наотмашь, а коротко, стараясь унизить его.

— Не прикидывайся дураком, Гриша, — ледяным тоном произнёс Василий Фёдорович. — Или ты думаешь я не знаю про заговор? Про то, как вы хотели подложить под нашего государя подстилку папскую? Софью Палеолог?

Морозов замер, прижимая ладонь к горящей щеке. Его глаза забегали.

— Откуда… — прошептал он, уставившись на него широко раскрытыми глазами.

— Щёлк, — прилетел второй удар, и из разбитой губы боярина потекла тёмная струйка крови.

— Глазки не отводи! — рявкнул Шуйский. — Смотри на меня! Ты думал мы слепые? Думал, Менгден тебе одному письма шлёт?

Иван Васильевич нахмурился. Он явно не понимал всех деталей.

— Василий, — подал голос Великий князь. — О чём ты? Какая Софья?

Шуйский выпрямился, вытирая ладонь о полу кафтана, словно испачкался о грязь.

— Помнишь, Иван Васильевич, напали на меня по дороге из Нижнего? Мы взяли языка. Новгородца. Он перед смертью пел, как миленький. Вот только одного я не понимаю, Григорий, — произнёс он, глядя на поверженного врага сверху-вниз. — Зачем меня-то живым брать велели? Новгородец сказал, приказ был строгий: Шуйского не убивать, только вязать. Зачем я вам сдался? Убили бы, и концы в воду.

— Говори! — пнул Морозова, Великий князь.

Морозов скорчился, застонал, но ответил. Терять ему было уже нечего.

— Ты… ты нужен был, Вася, — прохрипел он. — Потому что умный. И власти у тебя много и влияния на него.

— Ты что несёшь падаль! — со всего размаха пнул Шуйский, Морозова. Слова тот произнёс опасные, и в интересах Василия, чтобы Великий князь пропустил их мимо ушей. — Я тебе язык вырву, если ещё раз что-то подобное скажешь!

— Спокойнее, Василий, — положил руку на плечо своего воеводы Иван. — Думаешь, я не понимаю, что он рассорить нас пытается. Но вот только ты мне служишь верно, тогда как он заговоры строит.

— Великий князь Иван Васильевич, — положил руку к груди напротив сердца Шуйский, — ты же знаешь, я никогда…

— Знаю, — спокойным тоном ответил Иван. — И давай не будем тратить время, и послушаем, что он нам ещё расскажет. — Он присел рядом с Морозовым. — Так зачем вам понадобился Шуйский?

— Менгден сказал… если мы объединимся… Если два сильнейших рода встанут рядом… Мы любого государя в бараний рог согнём. Мы уговорили бы Ивана… или заставили. Софья — это не просто баба. Это союз с Римом, это сила против Орды… Мы думали, ты поймёшь. Ты же не дурак, Вася. Ты всегда выгоду видел.

— То есть ты хотел убрать Марию Борисовну, а потом, через боярскую смуту, навязать новый брак? С племянницей последнего византийского императора, что сейчас в Риме под крылом Папы сидит.

В палате повисла тишина. Такая плотная, что казалось, её можно резать ножом.

Шуйский усмехнулся.

— Знаешь, я понял, что ты не просто предатель. Ты дурак. Ты решил, что властью можно торговать, как гнилой рыбой на торгу.

Тем временем Иван Васильевич вернулся в кресло.

— Довольно, — бросил он. — Я услышал достаточно, и вот мой приказ! Морозовых в темницу. Всех. Жену, братьев, племянников. Всех, кто носит фамилию Морозов. Имущество — в казну. Земли — в казну. Холопов… — он задумался, что с ними делать. — Потом решу.

Морозов завыл и пополз к ногам князя, пытаясь поцеловать сапог.

— Государь! Пощади! Бес попутал! Не губи род!

Иван с брезгливостью отдёрнул ногу и, отступив, пнул и попал Морозову в нос.

— А детей? — вдруг спросил Шуйский.

Иван замер.

— Всех, Василий. Я сказал — всех. Я выжгу это семя, чтобы даже памяти о предателях не осталось. Дети вырастут и захотят мстить. Мне не нужны новые заговоры через двадцать лет.

Морозов зарыдал в голос, ударяясь лбом о пол.

— Дети-то при чём, ирод⁈ Петрушка, Васька… они же малые! Побойся Бога! — Морозов уже понял — ему конец, и не стеснялся в выражениях.

Шуйский шагнул наперерез решению государя. Это было крайне рискованно.

— Государь, — твёрдо сказал Василий Фёдорович. — Не бери грех на душу. Дети не виноваты в грехах отцов. Если ты сейчас сгноишь в темнице младенцев — народ не поймёт. Церковь возропщет. Назовут тебя Иродом, и будут правы.

Иван сузил глаза.

— Ты смеешь мне указывать? — возмутился Иван Васильевич.

— Я смею давать совет, — не отступил Шуйский. — Ты казнишь виновных. Григория, его братьев — тех, кто знал и молчал. Но детей… отдай их мне.

— Тебе? — брови князя поползли вверх. — Зачем тебе волчата?

— Я сделаю из них верных псов государевых, — ответил Шуйский. — Я возьму их на поруки. Воспитаю в своём доме. Они забудут имя Морозовых, если надо будет. Но они будут жить и служить тебе. И будут знать, что жизнью обязаны твоему милосердию… и моему слову.

Иван молчал долго. Он сверлил Шуйского взглядом, пытаясь найти в его словах… что? Великий князь и сам не понимал. Наконец он громко вздохнул.

— Ты ручаешься? Головой?

— Головой, — кивнул Шуйский. — И честью рода.

— Будь по-твоему. Детей забирай. Но если хоть один из них косо посмотрит в мою сторону… ты ответишь.

— Благодарю, государь.

Иван махнул рукой страже.

— Уведите эту падаль. В нижние казематы. Допрос продолжить. Я хочу знать каждое имя, каждый золотой, переданный из ордена.

Морозова поволокли к выходу. Он уже не сопротивлялся, висел на руках стражников. Но при этом Шуйский заметил, перед тем как двери закрылись, благодарность в глазах Морозова за то, что тот сохранил его детей, внуков и племянников от смерти.

* * *

Митрий Григорьевич.

В палате пахло не ладаном и не лекарствами, а свежей липовой стружкой.

Я сидел у окна, стараясь не делать резких движений — грудь всё ещё напоминала о себе тупой, ноющей болью, стоило мне только глубоко вздохнуть или повернуться.

— Ну? — нетерпеливо спросил Иван. Маленький княжич стоял рядом. — Готово?

— Терпение, — пробормотал я, подгоняя последний шарнир. — Поспешишь — людей насмешишь. А у нас дело серьёзное, военное! — нагонял пафоса я.

Я вставил крохотный деревянный штифт в коленный сустав фигурки, капнул смолы для фиксации и подул.

— Вот теперь — готово.

И я протянул игрушку Ивану. Это был всадник. Грубоватый, конечно, времени на тонкую резьбу не было, но зато функциональный. Ноги и руки у него крепились на простейших шарнирах, позволяя сгибать их в коленях и локтях.

Иван схватил солдатика с благоговением.

— Он гнётся! — восторженно выдохнул мальчик, сгибая деревянную ногу. — Смотри, Настя! Он как живой!

Анастасия, сидевшая на ковре у постели