Драконий век - Д. Дж. Штольц

– Обряд памяти не работает в отношении вас. Вы сами как-то упомянули об этом.

– Поясните-ка.

Улыбка герцога стала натянутой, как нить, грозящая порваться.

– После суда надо мной вы предлагали мне вкусить вашей памяти ради прощения Филиппа. Вы понимали, я откажусь. Просто вы любите надевать маску спасителя. Но тогда вы ненароком подсказали мне, что из памяти можно вылавливать только нужные воспоминания. Было такое? А ведь если освоить это умение, особенно когда в распоряжении сотни лет, то можно даже при Гейонеше показывать лишь то, что пожелаешь. Поэтому, когда я прибыл в замок с предателями, первым делом попробовал вашей крови. И, даже будучи мнемоником, я ничего не увидел, а то, что увидел, было столь наигранно, столь демонстративно, будто выступление самолюбивого лицедея на сцене. Даже для Мариэльд и Гаара вы исполняли свою роль, скрывая союз с Ямесом и Фойресом. Причем исполняли прекрасно, так что Гаар ни о чем не догадался.

– Вы рассказываете какие-то сказки, которые ничем нельзя подтвердить, – пожал плечами герцог.

– А сказку про таких, как я, тоже нельзя подтвердить?! – вспылил Уильям, подался резко вперед и ударил кулаком по столу. Глаза его запылали огнем и злобой.

Впрочем, сколь быстро он разгорелся, так быстро и остыл. Вспышки чувств стали при его нынешнем состоянии обычным делом, и он старался их контролировать, хотя они порой и прорывались, будто лава из вулкана. Его очертания всколыхнулись на миг, не дольше, обнажив нечто угольно-черное.

– Ты знал, что со мной сделали! – резко произнес Уилл. – Потому и пригласил нас в подземелье, где я не смогу обратиться! Ведь насколько я в своем уме, неизвестно, да?! Должно быть, ты надеялся, что я никогда больше не встречусь с Филиппом, а то и вовсе забуду о нем, как несчастный Генри почти забыл о своем прошлом!

– Почему же ты не рассказал Филиппу о своих догадках? – спросил герцог, чья учтивость также пропала.

Его собеседник отошел от стола и хмуро взглянул из-под бровей.

– Сделай я это, Филипп будет окончательно сокрушен тем, что ближайший его родственник, его любимый брат, которому он доверял даже тогда, когда верить никому нельзя, был предателем с самого начала, что этот же брат загадал желание джиннам и теперь прислуживает им. Ему придется противиться Ямесу и тебе, хотя меньше всего он хотел бы этого! У него не получится отказаться от участия в последней, самой кровопролитной войне против тебя и джиннов. Север расколется на части. Дальний Север пойдет за легендарным Тастемара, Белым Вороном, благодаря которому, собственно, ты и держал эти земли в узде. В последней войне примут участие старейшины, у которых еще есть честь: Барден Тихий, Ольстер Орхейс, Марко, Винефред, Сигберт и другие. И без шансов они падут в ней.

– Какая у тебя развитая фантазия, Уильям, – ответил Горрон, и губы его растянулись в уже куда более расслабленной улыбке. – Я никогда не загадывал желания джиннам. Но я согласен с тем, что не стоит тебе делиться с Филиппом такими невероятными и ничем подтвержденными догадками. – Он добавил участливо: – Брат устал и измучен… Больше всего я хочу, чтобы остаток жизни он провел в покое и конца этого мира не застал.

– Я сказал тебе это не ради твоего одобрения, – ответил Уильям твердым голосом. – А затем, чтобы ты знал. После смерти Филиппа, даже позабыв все, лица родных и друзей, твоего лица, Горрон, я никогда не забуду. Никогда! И последним, кого ты увидишь в своей слишком долгой жизни, буду я.

Высказавшись, Уилл взял светильник и оставил герцога в темноте. Он не боялся поворачиваться к нему спиной – его не посмеют тронуть.

– Так вы останетесь на пир, который я хочу устроить вечером? – вдогонку крикнул тот, чем подтвердил теорию о неприкосновенности.

– А как же король-джинн? – кинул через плечо Уилл.

– Он прибудет лишь послезавтра, поэтому вы избежите неудобных встреч с ним. Сначала я окажу почести вам как нашему спасителю и моему брату, которого почитаю.

– Раз вы пригласили, господин Донталь… – Уильям обернулся в последний раз, растянул губы в гадкой улыбке.

В ответ Горрон тоже улыбнулся, обаятельно, как привык, хотя краешек губ его и подернулся. Уже когда в пещерах воцарилась тишина, он некоторое время сидел за монолитным столом один, часто постукивая пальцами по камню. На лице его читалось явное беспокойство за себя. Уильяму он сделать ничего не мог как порождению Фойреса. Так что решил, что позже обязательно что-нибудь придумает. Отряхнув шаровары, он поднялся следом и опять стал по очереди примерять свои золоченые маски, каких у него скопились множество за добрые полторы тысячи лет.

* * *

В этот раз в том же зале, где недавно текла реками кровь, было поразительно шумно и ярко. Свет разливался повсюду: на столах бронзовыми канделябрами, в виде железных корзин с углями, в ажурных светильниках и даже в глазах герцога, сидящего во главе стола. О былой мрачности напоминали разве что черные с красной окантовкой гобелены под потолком, откуда их пока не сняли, хотя и они, если бы могли, наверное, выбелились.

Поверх столов разлетался веселый естественный смех. С грохотом отодвигались кресла и лавки. Постоянно падали ножи, которые затем поднимали и в спешке вытирали, чтобы попробовать очередное блюдо. А блюд было много. То жаренный с брусникой поросенок, то множество дичи, выложенной на золоченых подносах в виде горы и политой чесночными, виноградными и рыбными соусами. Для сладкоежек подготовили груши и яблоки в меду. Пили все в основном вина. То и дело звенели женские голоса, в которых чувствовалось желание увлечь и влюбить в себя. И для многих красавиц целью был Горрон де Донталь, благодетельный, одетый в украшенные золотой тесьмой пурпурные одежды.

Горрон оглядывал зал с острозубой улыбкой. Рядом с ним восседала и тоже складывала в улыбку свои чувственные губы прекрасная, цветущая, как вечная роза, Асска фон де Форанцисс. Кем она была для нового хозяина замка? Любовницей? Несомненно. Женой? Вряд ли бы ей позволили таковой стать даже при ее требованиях. Помощницей? Вполне может быть. В любом случае она удивительно ловко приспособилась к изменениям и, похоже, по погибшей родне сильно не горевала. Она всегда была такой: пустой внутри и оттого принимающей любое содержание окружающей ее жизни за родное.

За столом Горрона сидели несколько старейшин. В отличие от Асски и герцога, они чувствовали себя так, словно им эти перемены не по душе, если она еще осталась у них. Барден Тихий своей волосатой лапой сжимал кубок и зыркал на кровь в нем. Потом он зыркал на сидящих по бокам от него Уилла и Филиппа, пока неподалеку не поставили еще один подсвечник.

– На кой черт, – вдруг грохнул кубком ярл, – тут столько света, Горрон?! Даже больше, чем на том чертовом пиру! Чтобы все лучше видели твою самодовольную морду?

– Ладно тебе… – посмеялся герцог.

– Чего «ладно»? Темнее сделай! Вот уедем, там и будешь сиять своей физиономией! Понял?! Потом распустишь свой павлиний хвост!

Вытянув лицо, Горрон все же подозвал слуг. Несколько свечей на столе потушили. И все равно в зале осталось слишком много света. Да уж, доселе в этом замке подобного не случалось. Но с недавних пор он, зовущийся теперь просто Йефасским, распахнул свои двери и похвалялся шикарными пирами, подобающими королевским особам. Времена меняются, и перемены настигают даже такие ледяные, темные, пахнущие сыростью склепы, как этот, пусть самим мертвецам это не по нраву, а свет с шумом раздражают их. Как никогда ранее, замок напоминал обычный человеческий, хотя кубки некоторых гостей были наполнены вовсе не вином. Вампиры уже прочно обосновались на Срединном Севере, не скрывая своей сущности и позволяя себе открытые улыбки.

Ярл Барден, в своем котарди, сквозь которое рвалось брюхо, успокоился, когда к нему прислушались, и теперь сидел и разглядывал Уильяма. Тот посмотрел в ответ, потом вернулся к трапезе. Перед ним на столе стояла целая цапля, запеченная с яблоками, и он руками рвал