Рождение звезды 2 - Асаэ

нарастала, как лавина. Александр вел ее, как дирижер апокалипсиса. Его голос набирал силу, становясь то пронзительным и летящим, как штыковая атака, то низким и металлическим, как лязг гусениц.

«И вновь продолжается бой,

И сердцу тревожно в груди.

И Ленин - такой молодой,

И юный Октябрь впереди!»

Он пел не для них. Он пел для тех, кто действительно желал стране хорошего, кто верил что их борьба приведет страну к светлому будущему, те кто считали себя Коммунистами не потому что так надо, а потому что иначе и быть не должно. Он пел для мальчишек, мечтавших о подвиге. Он пел для себя, для своей борьбы здесь и сейчас. Каждое слово было наполнено такой яростью и такой бесконечной верой, что оно било прямо в душу, минуя уши, разум, идеологию.

«С неба милостей не жди!

Жизнь для правды не щади.

Нам, ребята, в этой жизни

Только с правдой по пути!»

Зал замер. Ни шепота, ни кашля. Только сокрушительная мощь музыки и голоса, вбивающего в сознание каждую строчку. По щекам ветерана, сидевшего с краю, медленно скатилась слеза. Он не вытирал ее. Девочки смотрели на сцену с широко раскрытыми глазами, завороженные силой происходящего. Мальчишки привстали с мест, будто готовились ринутся в бой.

Александр на сцене был не певцом. Он был глашатаем, полководцем. Он метал громы и молнии звука, и зал замер перед этой стихией. Он поднял руку, и музыка взлетела вверх, к раскаленной крыше зала. Он сжал кулак, и звук обрушился вниз, заставляя содрогаться пол.

«Будут новые победы,

Встанут новые бойцы!»

Это была кульминация. Апофеоз. Казалось, само новое здание содрогнется от этой мощи. Виталик бил по барабанам, как по вражеским укреплениям. Олег выжимал из гитары последние соки, его лицо было искажено экстазом. А Александр… Александр стоял, вложив в этот крик всю свою душу, всю ярость и всю любовь к этой стране.

И потом… тишина.

Резкая, оглушительная, абсолютная.

Александр стоял, опустив голову, тяжело дыша. Последняя нота гитары висела в воздухе, как дым после залпа.

Ни аплодисментов. Ни возгласов. Была только тишина – напряженная, звенящая, потрясенная.

И тогда, откуда-то с галерки, раздался один-единственный хлопок. Затем другой. И вот весь зал, как один человек, взорвался таким громом оваций, каким не взрывался никогда. Это был не просто восторг. Это было катарсис. Люди кричали, вставали с мест, не в силах сдержать эмоции.

Чиновники в первом ряду, бледные и растерянные, нехотя похлопывали ладонями. Их провокация обернулась против них. Они хотели контролируемой искры – но вызвали извержение вулкана.

«Неприметные мужчины» у стены неподвижно наблюдали за этим безумием. Их каменные лица не выражали ничего, но один из них что-то коротко сказал в ладонь, и его пальцы сжались в тугой, белый от напряжения кулак.

Александр поднял голову. Он видел лица – восторженные, потрясенные. Он видел страх и ненависть в первом ряду. Он видел своих друзей на сцене, таких же опустошенных и счастливых. Он сделал это. Он не просто спел песню. Он выиграл битву. Не большую, не главную, но свою. И вновь продолжается бой. Но сейчас, в этой оглушительной какофонии аплодисментов, он знал – он на своей земле. И он не отступит.

Статьи и стальные нервы

Три дня после школьного смотра ощущались как затянувшаяся, звенящая пауза после грома. Воздух в доме Семеновых, напоенный ароматом цветущей сирени из открытых окон, казалось, все еще вибрировал от энергии того выступления. Александр, Олег и Виталик ловили это послевкусие победы — сладкое, чуть горьковатое от адреналина. Они были как десантники, успешно занявшие плацдарм под шквальным огнем, и теперь, в внезапно наступившей тишине, пытались перевести дух.

— Слышишь? — Виталик, развалясь на диване, приподнял голову. — Тишина-то какая. Ни тебе звонков от директрисы, ни воплей из ГорОНО. Словно мы им язык отрезали.

Олег, перебирая струны гитары, извлек тихую, задумчивую трель.

— Или они его просто прикусили, выжидая. Не нравится мне эта тишина, Саш. Слишком уж она… громкая.

Александр молча стоял у окна, наблюдая, как ветер играет в майской листве. Он чувствовал то же самое. Эта тишина была обманчивой, натянутой, как струна перед срывом. Триумф в актовом зале был слишком чистым, слишком полным. Система, которую он публично, хоть и элегантно, послал куда подальше, не могла просто так проглотить это оскорбление. Она переваривала. И готовила ответ.