Рождение звезды 2 - Асаэ

Анна Николаевна молча указала ему на стул, но Фельдштейн был не в состоянии усидеть. Он заходил по кухне, как раненый зверь в клетке, размахивая свернутой газетой.

— Я вам говорил! Я предупреждал, что нужно быть осторожнее! Но это… это же вне всяких рамок! «Известия»! Понимаете вы? Не какая-то там многотиражка, а «Известия»! Это приговор! Это… это крест на всем!

— Успокойтесь, Абрам Самсонович, — тихо, но твердо сказала Анна Николаевна. — Сядьте. Выпейте воды.

— Какая вода?! — почти взвыл он, но все же рухнул на стул, схватившись за голову. — Воды мне не надо! Мне надо, чтобы этого не было! Я вам сейчас все объясню, вы поймете…

Он тяжело перевел дух, пытаясь собраться с мыслями, и его речь полилась быстрым, отрывистым потоком, полным отчаяния.

— До сегодняшнего утра, понимаете… До этой… этой пакости! — он швырнул газету на пол, — У меня был звонок за звонком! Я не успевал записывать! «Лужники»? Пожалуйста! Летний фестиваль, главная сцена! Дворец Съездов? Рассматриваем возможность! Киев, Ленинград, Минск… «Присылайте, обсудим условия!» Все хотели его! Все! Его имя было золотым! Билетом в любое учреждение!

Он вскочил и принялся лихорадочно отсчитывать на пальцах, тыча ими в воздух:

— Директор ДК Горбуново — звонил лично, приглашал на два отделения! Завотделом культуры Фрунзенского района — умолял осчастливить своим выступлением их праздник! Да я уже, можно сказать, винтики крутил, выбирал, куда нам выгоднее, престижнее…

Он замолкает, и его лицо искажается гримасой настоящей физической боли.

— А сегодня… Сегодня ровно в десять утра, будто по сигналу… Молчание. Абсолютное. Мертвая тишина. Я сам начал обзванивать. Так ведь, понимаете… — его голос срывается в шепот, полный мистического ужаса, — Мне отвечают секретарши. Голоса у них… стеклянные. «Мы вам перезвоним». «Извините, у нас все места заняты». «Ваша кандидатура более не рассматривается». Один, самый смелый, прошептал в трубку: «Абрам Самсонович, вы что, не в курсе? После вчерашних «Известий» мы не можем даже обсуждать…». И трубку бросил!

Фельдштейн снова плюхается на стул, бессильно разводя руками. Он выглядел раздавленным, постаревшим на десять лет за одно утро.

— Понимаете, Александр? — он посмотрел на юношу умоляющим взглядом. — Это не критика. Это не «плохие отзывы». Это — красный свет. Стоп-кран. Телефонный номер внесен в черный список на самом верху. Вас… нас… вычеркнули. Выключили из системы. О концертах, о гастролях, о телевидении… можно забыть. Все. «Как отрезало». Мы… мы прокаженные.

В горькой тишине, последовавшей за его словами, было слышно, как за окном щебечут воробьи и гудит троллейбус. Обычная жизнь Москвы текла своим чередом, а здесь, на кухне у Семеновых, она остановилась, замерла на краю пропасти. Александр смотрел на сломленного импресарио, на побелевшее лицо бабушки, и леденящая правда слов Фельдштейна обжигала сильнее, чем яд той статьи. Система ответила. И ее ответ был беззвучным, тотальным и беспощадным.

Три дня, последовавшие за визитом Фельдштейна, тянулись как густая, непроглядная смола. В квартире Семеновых воцарился режим тихого осажденного гарнизона. Телефон молчал, и это молчание было оглушительным. Даже Олег и Виталик, заглянувшие один раз, чувствовали себя неуютно в этой гнетущей атмосфере и, пробормотав слова поддержки, ретировались. Александр пытался читать, разбирать новые песни, но ноты расплывались перед глазами, а пальцы не слушались. Он ловил на себе взгляд бабушки — усталый, наполненный такой глубокой, вековой грустью, что сердце сжималось. Казалось, серая пыль забвения и опалы уже начала оседать на мебели, на книгах, на их сломленных надеждах.

Утро четвертого дня началось так же бесцветно. Анна Николаевна, ссутулившись под невидимой тяжестью, молча разлила чай. Александр механически взял свою чашку, его взгляд уставленно скользнул по привычной стопке газет. «Правда», «Труд»… Его рука сама потянулась к «Комсомольской правде» — привычка, выработанная за месяцы славы, когда в ней часто появлялись восторженные рецензии.

Он уже был готов отбросить ее непрочитанной, как вдруг заметил, как рука бабушки замерла в воздухе. Она не брала газету, а впилась в нее взглядом, и в ее глазах, еще секунду назад потухших, мелькнула странная искра — смесь изумления, надежды и острого внимания.

— Сашенька… — ее голос прозвучал хрипло, она провела пальцем по заголовку на второй полосе. — Посмотри-ка.

Александр лениво пододвинул к себе газету. И замер.

Статья. Небольшая, но вынесенная в самый верх полосы. Заголовок, набранный не кричащим, но твердым, уверенным шрифтом:

«ЯЗЫК МУЗЫКИ: КАК СОВЕТСКАЯ ПЕСНЯ ЗАВОЕВЫВАЕТ МИР»