СФСР - Алексей Небоходов

касаясь и не утешая её. Просто сел и сцепил руки в замок. Паники в его позе не было, только тихая собранность – точно сжатая пружина, застывшая на пределе. Он готов был ждать столько, сколько потребуется – час, день или бесконечно.

Ладогин сел напротив, избегая взглядов. Слова исчерпали себя, потеряли вес. Пытаться описать происходящее казалось теперь бессмысленно, как ловить тишину шумом.

Он смотрел на стол – на белую скатерть с тонким узором, крошки хлеба и тень от чашки, словно в бытовых деталях искал ответ или опору. Всё выглядело как застолье после финала: еда аккуратно разложена, нетронута, и порядок этот сохранялся по инерции, уже не завися от присутствующих.

Мир не исчез. Он просто стал недоступен для слов и аргументов. Реальность перестала нуждаться в оправданиях.

Внутри Аркадия медленно прорастала мысль – холодная, чёткая, словно проведённая по линейке. Так оставлять нельзя – не из долга, не из страха, а потому что иначе это станет нормой. Он понимал: его действия вряд ли изменят ситуацию, система сильнее. Но мысль не уходила. Она не просилась наружу словами, а просто крепла, как уверенность: время на раздумья прошло, действовать нужно не ради результата, а чтобы не застыть окончательно.

Он молчал не потому, что не знал, что сказать, а потому что любые слова сейчас были неуместны. Всё уже было понятно – и ему, и остальным. Он просто сидел за столом, где никто не ел, среди людей, которых нельзя было утешить.

Прежняя жизнь закончилась. Новая не началась. В этом промежутке родилось решение – не от эмоций, а из тишины, в которой бездействие уже невозможно.

Аркадий тяжело достал телефон, словно впервые видел этот предмет. Экран зажёгся холодным голубым светом, мягко осветив его лицо. Медленно набрал номер Семёна Ветрова – наставника и старшего товарища, образца порядка и уверенности. Ветров всегда был твёрдым сторонником системы, никогда не сомневавшимся в правильности решений. Именно сейчас его слова могли окончательно подтвердить или развеять сомнения, копившиеся в Аркадии последние недели.

Гудки в трубке звучали сухо и коротко, словно заранее предупреждая, что разговор будет без сантиментов. На третьем сигнале трубку взяли, и голос Ветрова прозвучал спокойно, почти равнодушно – так говорят, когда поздние звонки становятся нормой:

– Ветров слушает.

Аркадий замер, собираясь задать главный вопрос. Затем тихо произнёс:

– Семён Николаевич, это Аркадий. Простите за поздний звонок. Я в Златореченске, у Андреевых. Полину только что забрали по новому закону – прямо из квартиры. Я пытался помешать, но всё бесполезно. Неужели вы ничего не можете сделать? Как—то повлиять? Я не знаю, к кому ещё обратиться.

Наступила пауза. В трубке слышалось ровное дыхание Ветрова. Наконец он ответил спокойно и выверенно:

– Аркадий, ты умный человек. Я многому тебя научил, но иногда ты удивляешь своей наивностью. Зачем ты поехал в Златореченск? Вмешаться? Остановить то, что решено наверху? Ты знаешь, как работает эта система. Мы её долго строили – не для того, чтобы теперь рушить.

Он говорил размеренно, без раздражения, как учитель, повторяющий урок до полного понимания:

– Ты зря потратил силы. Я предупреждал: происходящее – единственно возможный путь. Система существует ради порядка, а порядок требует жертв. Это не лозунги, это данность. Либо ты принимаешь правила, либо оказываешься вне игры.

– Но это же Полина, – тихо сказал Аркадий. – Она не преступница, она не заслужила этого. Вы сами говорили: закон должен защищать человека, а не наоборот. Я помню.

– Да, я говорил, – голос Ветрова стал жёстче и чётче, будто он устал повторять очевидное. – Но это было в другое время, когда нужно было строить и укреплять систему. Теперь она создана и должна работать без сбоев. Эмоции здесь мешают видеть главное. Ты видишь девушку, а я – государство. Ты видишь частный случай, я – принцип. Либо ты вписываешься в систему, либо выпадаешь. Третьего нет.

Аркадий почувствовал, как с каждым словом в груди нарастает холодная тяжесть. Стало ясно: поддержки не будет. Ветров не тот человек, который скажет лишнее ради утешения. Он говорил прямо, и в его словах не было ни сочувствия, ни надежды – только твёрдость, подобная бетонной стене.

– Значит, я должен просто смириться? – спросил Аркадий, уже зная ответ.

– У тебя нет другого выхода, – сказал Ветров. – Система не терпит сопротивления и не прощает тех, кто пытается её остановить. Ты или с ней, или против неё. Решай сам, но знай: любые твои действия против системы приведут к последствиям, о которых ты даже не подозреваешь. Я не угрожаю, я предупреждаю. Подумай, пока не поздно.

Аркадий помолчал, глядя на светящийся экран, будто искал там другой ответ. Но экран оставался пуст, кроме короткой надписи: «Семён Ветров, вызов активен». Больше никаких надежд, только холодная реальность.

– Спасибо, Семён Николаевич, – тихо сказал Аркадий. – Я всё понял.

Он завершил звонок и медленно положил телефон на стол. Рядом молча сидели Иван Васильевич и Елена Дмитриевна, словно знали: любые слова теперь бессмысленны.

Аркадий окончательно понял: помощи ждать не от кого. Ветров ясно дал понять, что система не примет возражений и поправок. Теперь он был один. Один против механизма, который когда—то считал правильным и единственно возможным. В этом одиночестве была не только боль и страх, но и странная, пугающая свобода.

Решение стало окончательным. Больше не будет оглядок и сомнений. Пусть борьба будет бесполезной, пусть он сам станет жертвой – это будет его выбор. Выбор человека, который не способен жить по законам утратившей человечность системы.

Он медленно поднялся, кивнул Ивану Васильевичу и перевёл взгляд на Елену Дмитриевну, всё ещё молча смотревшую в пустоту.

Аркадий знал: прежняя жизнь закончилась. Началась новая дорога – неопределённая, рискованная, полная неизвестности. Но он был готов принять её без оглядки. Просто потому, что оставаться на месте стало невозможно.

Глава 10

Аркадий возвращался в Первопрестольск в отдельном купе элитного вагона. Мягкие кресла с шелковыми подголовниками, стены, обтянутые серой тканью с едва заметным узором, лампа с тёплым светом, чёрный телефон на столике, графин с водой, чашка с золотой каймой – всё говорило о положенном по статусу комфорте, который сейчас казался музейным экспонатом, утратил своё значение, оставив Аркадия лишь наблюдателем собственной жизни.

Поезд шёл плавно, без рывков, словно извиняясь за то, что везёт того, кто не должен был возвращаться. За окном текла октябрьская страна – сырая, серо—коричневая и раскисшая. Пустые унылые поля, перелески в тумане, деревни, скрытые за бетонными шумозащитными стенами. Пейзаж казался сжатым, душным, лишённым воздуха.

Аркадий