СФСР - Алексей Небоходов

Оттуда он ушёл быстро, почти на автомате, будто любое замедление могло обернуться ошибкой. Глаза опущены, подбородок втянут, руки в карманах пальто – не от холода, а от стремления стать незаметным. Он словно хотел стереть себя с улицы, с вокзала, из этого чужого, враждебного мира.

Он сознательно избегал взглядов, запрещая себе даже мельком уловить происходящее вокруг – не из страха, а из нежелания вновь сталкиваться с реальностью, которую не мог принять. Он не хотел видеть ни тех, кто уводил, ни тех, кого уводили. Не желал снова встречаться взглядом с тенью. Каждый силуэт за пределами видимости казался угрозой. Каждый шаг отдавался в висках гулом, похожим на отголосок сирены.

Вокзал медленно исчезал за спиной, будто сам не провожал, а просто отпускал – без взгляда, без жеста, без следа. Просторная площадь, некогда наполненная звуками и движением, теперь выглядела пустой, как зал перед казнью. Ветер срывался с крыш и метался по ней, не принося ни свежести, ни движения – лишь холодное напоминание о пустоте. Только редкие звуки, будто не решаясь стать шумом: где—то короткий крик, где—то отрывистый металлический приказ. Всё остальное утопало в плотной, напряжённой тишине, в которой даже звук собственных шагов казался неуместным, нарушающим негласный запрет на присутствие.

Аркадий миновал ряды киосков – фантомы заброшенной цивилизации. Афиши выцвели, объявления отклеились, цены на витринах остались, но смысла в них больше не было – словно продавалось то, что никто не собирался покупать. Он чувствовал, как город дышит в спину – не как живое, а как охотник.

Возле заколоченного павильона стоял автомобиль – чёрный, неприметный, с мутными стёклами и стертым обликом. Та самая служебная машина, что привозила его на вокзал. За рулём – тот же водитель, с бледным, выхолощенным лицом. Молча, без жеста, он вышел и распахнул заднюю дверцу.

Аркадий сел сразу, почти рывком, будто боялся замешкаться и что—то упустить. В салоне пахло пластиком, табаком и усталостью – запахом пространства, что многое видело и ничего не забыло. Обивка кресел хранила остаточное тепло, словно машина жила своей жизнью и только на время впускала чужих. Когда дверь захлопнулась, мир снаружи исчез – не со звуком, а с окончательной тишиной.

Он сидел, глядя в переднее стекло. Город за окном ещё двигался, но будто уже без него. Каждый фасад, каждая улица, каждый фонарь остались на своих местах, но он ощущал: он больше не часть этого. Связь с городом исчезла, осталась только оболочка – словно он присутствует здесь формально, без участия.

Машина тронулась плавно, без рывков, без сигналов – как будто продолжала маршрут, давно заданный кем—то другим. Всё, что было до этого, растворилось за тонированным стеклом, став недосягаемой реальностью по ту сторону.

На следующий вечер, когда город погрузился в вязкое послеполуденное забытьё, Аркадий прибыл в дом Белозёрова – здание, где когда—то жили представители элиты: застройка конца девяностых, колонны, бронзовые ручки на дверях, лифт с позолоченной рамкой и мягкой обивкой, пахнущий тёплым металлом и дорогим освежителем. Всё здесь напоминало о прежней роскоши, которая теперь принадлежала новой власти – с другим лицом. Эту власть олицетворял Николай – довольный, расслабленный, способный адаптироваться ко всему, даже к кошмару, если в нём есть привилегия.

Аркадий поднялся без задержек. Консьерж не спросил фамилию. Дверь открылась почти сразу – как будто его ждали. На пороге стоял хозяин.

Белозёров был в длинном халате цвета тёмного винограда, на босу ногу, с массивным бокалом в руке. Волосы влажные, щеки румяные, губы блестели. В другой руке он держал пульт и то включал, то глушил музыку из соседней комнаты. Двигался он неторопливо, с ленивым комфортом того, кто больше не чувствует угроз извне.

– Аркаша, дорогой! – голос был чуть выше обычного, тёплый, с нарочито радушной интонацией. – Заходи, чувствуй себя как дома. Раздевайся – здесь спокойно, всё, что снаружи, сюда не доберётся.

Он широко распахнул дверь и, не дожидаясь, пошёл вглубь, оставив Аркадия стоять на коврике, ощущая, как внутреннее напряжение не даёт дышать. Он медленно шагнул внутрь, будто переступал порог не квартиры, а чужой и враждебной реальности.

Квартира была просторной, ярко освещённой, с глянцевыми поверхностями и тяжёлой мебелью. С одной стены свисала массивная люстра, с другой – экран, на котором без звука шёл какой—то новостной канал. На диване лежала шелковая накидка, ряды бутылок на подносе поблёскивали под лампами, в углу – портативный генератор аромата. Пахло мускусом и фруктами.

– Проходи в гостиную. У нас сегодня всё по—домашнему, – весело бросил Белозёров, вновь запуская музыку, но на этот раз тише.

Аркадий прошёл, стараясь не смотреть по сторонам. Внутреннее пространство сразу сжалось: воздух оказался слишком мягким, тишина – неестественно густой, а всё происходящее – вызывающе спокойным, как будто сама обстановка здесь отрицала внешний мир.

Белозёров уселся в кресло и вытянул ноги. Коньяк в бокале поблёскивал, как янтарь. Глаза смотрели на гостя с ленивым интересом, как на человека, пришедшего не вовремя, но допустимого.

– Ну, рассказывай. Что с тобой стало? Пропал, не слышно, не видно. А у нас, между прочим, всё изменилось. Я, как видишь, уже встроился. Новая жизнь – новый уклад. И, знаешь, это оказалось даже проще, чем я думал.

Он говорил легко, с наслаждением, как человек, нашедший своё место в аду и поставивший туда кресло с подушкой. Голос был чуть понижен, с оттенком хвастовства, но не грубого – почти театрального.

– Люди долго привыкают. А я не из таких. Я быстро. Надо – значит надо. И знаешь, Аркаша, всё стало проще. Всё стало чище. Без лишней болтовни. Вещи – на своих местах. Женщинам, например, давно стоило поставить чёткие рамки. Никакой нервозности, никакой неопределённости. Работает. Удобно. И, честно сказать, очень… приятно.

Он сделал глоток. Улыбнулся. Потом снова глоток. Не спешил.

Аркадий молчал. Сидел прямо, пальцы сцеплены. Лицо – почти без мимики. Только глаза выдавали напряжение, как туго натянутые струны внутри. Он слушал – каждое слово – будто проверял, не дрогнет ли что—то в нём. Но не дрогнуло. Только холод становился гуще.

– Я пришёл не просто так, – сказал он наконец. Голос был ровным, но чуть тише обычного. – Мне нужна помощь.

Белозёров вскинул бровь, не без интереса. Белозёров, не поднимаясь, сделал ленивый жест пальцами в сторону бутылки, предлагая налить – без слов, как старый ритуал. Аркадий