СФСР - Алексей Небоходов

Голова Ксении двигалась ритмично, плавно, почти гипнотически. Не машинально – смиренно. Как если бы она просила прощения не у Белозёрова, а у самой жизни. В её лице не было боли. И это было страшнее всего.

Белозёров, наконец, сделал шаг назад. Его рука легла на плечо Ксении, не с нажимом, а с похлопыванием, будто одобрением. Он застегнул халат, не торопясь, словно возвращался в форму после рутины. Движения были привычными, даже небрежными.

– Видел? – произнёс он негромко. – Ни звука. Ни взгляда. Ни жалобы.

Он вновь посмотрел на Аркадия, и в этом взгляде не было торжества. Было утверждение.

– Вот она – чистая работа. Ни боли. Ни душевных драм. Только порядок.

Ксения осталась на месте, с опущенной головой. Ни Белозёров, ни Аркадий не заметили, как она чуть повернулась в сторону и, прикрываясь изгибом тела, наклонилась к стоящему рядом массивному керамическому горшку с декоративным фикусом. Движение было точным, почти незаметным – одним быстрым толчком она выплюнула туда всё, что только что принимала внутрь, словно отторгая не столько то, что было физически, сколько саму суть происходящего. Губы были сомкнуты. Плечи чуть подрагивали, как от сквозняка, которого в комнате не было. Вся поза – не завершение, а ожидание продолжения. Или команды: «встать».

Аркадий стоял, ощущая не борьбу, а медленную эрозию. Что—то уходило. Что—то ломалось. Что—то молчало так громко, что заглушало даже тишину.

Эта тишина не была мёртвой – она жила, двигалась, грызла изнутри. В груди росло давление. Оно не вспыхивало – здесь не было места гневу. Это было нечто вязкое и чёрное, словно кто—то вливал внутрь отравленное масло. Не ярость, не страх, не отвращение – что—то, возникшее за гранью слов. Животная реакция на происходящее, на человека рядом, на тень в его движениях.

Пальцы дрожали. Он сцепил руки за спиной. Горло сжалось, губы слиплись, язык прижался к нёбу. Мысль вмешаться – возникала. Мысль сказать – тоже. Но за ними тут же вставала другая: зачем? Что изменится? Что услышит тот, кто больше не видит?

Аркадий вышел из квартиры Белозёрова без прощаний. Дверь захлопнулась с мягким щелчком – как капкан, сработавший не на тело, а на сознание. Внутри всё гудело, как после разряда. Не боль – глухой звон, растекающийся по телу.

Он не шёл – плыл, еле удерживая равновесие. Ночные улицы Первопрестольска встречали не тишиной, а глухим фоном – беззвучным, но ощутимым. Город казался машиной: скрипел, дышал чем—то отравленным. Лампы мигали, как глаза, следящие не за безопасностью, а за подчинением. Асфальт – слишком чистый, стерильный, будто вычищенный для инспекции.

Аркадий шёл без цели – просто вперёд, надеясь, что физическая усталость заглушит то, что невозможно проглотить. Но не заглушала. Каждый шаг возвращал память: колени на ковре, выпрямленная шея, мёртвый взгляд. Ксения не просто преследовала – она жила в нём. Как заноза под кожей: слишком глубоко, чтобы вытащить. Оставалось только чувствовать.

Прохожих было немного. Кто—то спешил, опустив голову. Кто—то стоял у стены, уткнувшись в телефон, как в окно в другой мир. Никто не смотрел по сторонам, не удивлялся, не замечал. Всё двигалось, как часовой механизм, где стрелки бегут по кругу – и никто не спрашивает зачем.

Аркадий остановился у витрины закрытого магазина электроники. Всё внутри было выключено, кроме одной панели с зеркальной поверхностью. Отражение было резким. Лицо – чужим. Не уставшим – отстранённым. Как будто что—то в нём изменилось, но ещё не вышло наружу. Только глаза остались прежними: глубокими и виноватыми.

Он смотрел на себя, как смотрят на того, чья вина ещё не озвучена, но уже очевидна. Ни оправданий, ни пафоса. Только факт: ты допустил это. Был частью. Строил коридоры, по которым теперь ведут. Кивал, подписывал, делал вид, что не знаешь, чем всё закончится.

И впервые не отвёл взгляда.

В этот момент всё стало ясно. Дело не в Полине. Не в Ксении. Не в приказах. Не в форме, не в ритуале. Всё – в разрушении самого смысла. В уничтожении понятия «человек». Его замене: на функцию, на статус, на реакцию. Пока это не назвать – оно будет расти.

Он продолжил идти будто во сне, где каждый шаг требует усилия, а улицы вытягиваются и не ведут никуда. В голове гудело – не мысль, а эхо того, что он увидел. Его нельзя забыть. Оно впиталось и прижилось как запах, проникший под кожу.

Аркадий свернул в переулок, прошёл мимо ночного ларька. Продавец за прилавком, с закрытым лицом лениво перекладывал пустые упаковки. Свет из витрины падал на асфальт жёлтым квадратом, делая его похожим на хирургический стол. Внутри продавали чипсы, воду, зарядки. Всё это выглядело как пародия на нормальность.

В аптечной витрине тускло светились слоганы: «Гармония. Баланс. Стабильность». Они больше ничего не значили. Были выжжены. Пустые слова – как лозунги на стенах лагеря: абсурд, принятый как фон.

У остановки на скамейке сидела женщина. Молодая. Возможно, моложе Ксении. В сером плаще. В руках – пакет с хлебом и зубной пастой. Пустое лицо. Опущенные плечи. Она не ждала транспорт. Не звонила. Не смотрела. Просто сидела, как забытый предмет мебели. И этот образ ударил не меньше, чем сцена у Белозёрова.

Город перестал быть городом. Он стал фабрикой. Громадной системой переработки людей. У кого—то забрали голос. У кого—то – тело. У кого—то – прошлое. Общим было одно: у них больше ничего не оставалось. Даже взгляда. Даже походки.

Он свернул к мосту. Под фонарём бродила пара подростков – худые, в одинаковых куртках, будто клоны. Молчали. Один нёс коробку из—под обуви, перевязанную верёвкой. Ни эмоций. Ни интереса. Ни жизни.

Ему стало жарко. Хотя ночь была прохладной. Пальцы дрожали. Дыхание сбивалось. Он снял перчатки, убрал в карман. Провёл ладонями по лицу – словно хотел стереть выражение, которое начал ненавидеть.

Глава 11

Телевизор жужжал, как насекомое, поселившееся в квартире и не желающее умирать. Экран мерцал, иногда застывая на кадрах, напоминающих обрывки тревожного сна: стерильно освещённые помещения, белые стены с зелёными полосами, аккуратные ряды коек, на которых сидели улыбающиеся женщины с почти безмятежными лицами. Аркадий наклонился вперёд, словно пытался рассмотреть в картинке скрытую ложь.

На экране появился корреспондент – молодой, лощёный, в тёмно—синем пиджаке со значком «Служу обществу». Голос его лился, как густой сироп:

– …и сейчас мы находимся в одном из новейших фильтрационных центров Дырденска. Женщины, попавшие под новый закон и поражённые в гражданских правах,