СФСР - Алексей Небоходов

Зал зааплодировал. Аплодисменты звучали механически, будто были записаны заранее и вставлены в эфир отдельной дорожкой. В углу экрана мигал синий значок: «ОДОБРЕНО ЭТИКОЙ».

– Встречайте! – продолжил ведущий с широкой улыбкой. – У нас в студии – героиня нового времени! Женщина, прошедшая путь от боли к просветлению. Она расскажет, что чувствует по—настоящему освобождённая душа!

Занавес открылся, и в студию вывели молодую женщину. На ней было мешковатое серое платье с номером на груди. Волосы аккуратно заплетены в косы, лицо чистое и серьёзное, как перед исповедью. На шее туго натянута металлическая цепь, тяжело звякнувшая при каждом шаге.

Женщина остановилась в центре студии. Зал притих. Её лицо задрожало, глаза заблестели. Казалось, она сейчас заплачет – и она действительно заплакала:

– Я… я хочу поблагодарить государство, – прошептала она, глядя поверх камер. – Оно сняло с меня бремя. Бремя ответственности. Бремя выбора. Теперь я не обязана думать. Я могу просто быть. Я свободна.

Слёзы текли по щекам, капая на цепь, которая звенела от прикосновений, словно благословенный инструмент.

Ведущий шагнул к ней, почти по—отечески положил руку ей на плечо и громко произнёс, повернувшись к камере:

– Вот! Вот истинный голос народа! Не страха, не подчинения – это голос любви, голос доверия! Государство – не палач, оно – заботливый муж! Оно не наказывает, а ведёт за руку!

Аплодисменты взорвались, теперь уже живые. Камеры плавно двигались по залу. Кто—то вытирал слёзы, кто—то аплодировал стоя, кто—то говорил ребёнку: «Запоминай, как надо».

Аплодисменты нарастали дальше, напоминая шум мясорубки, в которую вместо мяса бросили чувство стыда, приправленное конфетти и логотипами госканалов. Люди вставали, обнимались, плескали водой в лицо – как на празднике. Кто—то восторженно кричал, кто—то хлопал в ладоши так сильно, будто готов был оторвать пальцы и бросить их к ногам ведущего, словно древний воин – уши врага.

Камера остановилась на мужчине, который яростно бил себя в грудь, повторяя: «Спасибо! Спасибо!» – и кивал, будто перед ним Мессия в дизайнерском пиджаке.

Женщина из зала выбежала в проход между рядами, рухнула на колени и начала обнимать воздух, заливаясь слезами счастья. Крупный план её лица показал безумие в глазах и улыбку святой, наконец нашедшей предназначение. Ассистенты бережно подхватили её и увели за кулисы под одобрительные крики. В студии царила коллективная экзальтация, похожая на сектантский ритуал нового поколения.

Это было не просто шоу. Это была месса, карнавал истерики, где каждый старался перекричать других, доказать, что верит сильнее, аплодирует искреннее, чувствует глубже. И где тех, кто засомневался, уже ждали на выходе люди в форме с мягкими улыбками и формулировкой: «Не проникся».

Камера скользила по зрителям: женщина, закутанная во флаг, словно в саван; ребёнок с игрушечным ошейником, игриво подмигивающий; старик с табличкой «Я за порядок», повторяющий это как заклинание. Молодая пара, обнимающаяся на фоне портрета Головы, группа школьников в футболках «Благодарю заранее». В первом ряду – беременная женщина в футболке «Скоро на службе», её живот украшен ленточкой, словно праздничный подарок.

Звукорежиссёр не жалел эффектов – в звуковой дорожке смешались детский смех, органные аккорды, торжественный звон колокольчиков, звуки поцелуев, марши, лай собак и даже крики чаек. Всё это сливалось в аудиомикс, напоминающий литургию без текста и ритма, но с обязательным приподнятым настроением.

Картинка дёргалась, будто операторы одновременно получали указания из разных министерств. Режиссёр переключался с плачущих зрителей на флаги, развевающиеся без ветра, и пластиковые кубки с надписью «Верная гражданка месяца». В углу экрана появлялась статистика: «83% зрителей чувствуют гордость, 12% – трепет, 5% – ничего». Камера задержалась на мужчине, который не хлопал, и сразу его скрыла – словно его не существовало.

Вся сцена напоминала не просто нарезку телевизионной проповеди и рекламы посудомоек, а хронику религиозного концерта в декорациях супермаркета, где товаром была покорность, а бонусной картой – сертифицированный ошейник.

Аркадий не сразу осознал, что вновь сжал пульт. Пальцы побелели от напряжения, словно он держал не устройство, а шею диктора.

На экране ведущий теперь обнимал активистку, в его глазах блестели слёзы. Он говорил что—то о нравственной эволюции, о новой модели любви, где женщинам больше не нужно «притворяться сильными». Не дожидаясь конца, Аркадий нажал кнопку, и звук исчез.

Губы продолжали двигаться – ровно, механически, словно каждое слово давно записано и проигрывается с точностью метронома. Камеры кружились, описывая медленные дуги, будто танцевали вальс вокруг картонного идола. Женщина с цепью широко улыбалась, словно на рекламе зубной пасты – счастье её было синтетическим и сертифицированным. Она не моргала, и даже когда глаза наполнялись слезами, улыбка оставалась защёлкнутой маской, которую забыли снять.

Ведущий хлопал в такт тишине с таким энтузиазмом, будто действительно слышал музыку. Его ладони издавали чёткие хлопки, словно следуя жестам невидимого дирижёра. Он подпрыгивал на месте, всматривался в зал, ожидая отклика, но получал лишь пустоту, столь же искусственную, как и всё происходящее.

За всем этим беззвучно разворачивался восторг – не тот, что сопровождается овациями, а синхронный и безумный, похожий на технический шум в ушах. Он висел в студии, как туман в тёплом аду, где всё уже решено, а зрителям остаётся только хлопать до изнеможения.

Ладогин сидел неподвижно. В комнате было слышно лишь слабое жужжание телевизора, похожее на шёпот сумасшедшего. Он закрыл глаза.

Возникло странное ощущение: будто земля перевернулась вверх корнями, словно дерево, которое подстригли снизу. В этом мире больше не существовало противоречий – только декорированное безумие, завёрнутое в фантики из слов и жестов.

Политик попытался представить, что всё это – шутка, постановка или эксперимент. Но иронии уже не оставалось. Даже абсурд стал системой, а ложь – религией.

Он откинулся на спинку дивана, как утопающий, который больше не машет руками, а ждёт, пока его тело станет частью дна.

Аркадий лениво переключил канал. Экран тут же наполнился солнечным светом, жёлто—синими гирляндами и беззаботным детским визгом. В углу появилась надпись: «Прямое включение: Детский сад №4 “Рассвет нравственности”». Ниже – улыбающееся солнышко с ресничками и подпись: «Учимся быть хозяевами с пелёнок!»

Камера неспешно двигалась по аккуратному участку: искусственная трава, надутые батуты, декорации в виде замков, картонные пушки и множество детей в одинаковых футболках с надписью «Я за контроль!». Девочки были одеты в розовые комбинезоны с номерами и мягкими поролоновыми ошейниками, мальчики – в рубашки с погонами, фуражки и с резиновыми дубинками.

– Сейчас идёт наш любимый конкурс! – радостно сообщила молодая воспитательница, подбегая к камере и размахивая табличкой «Играем – значит развиваемся!». Её глаза сияли так, будто она вручала детям