СФСР - Алексей Небоходов

не игрушки, а священные скрижали новой морали. – Мы играем в «Поймай женщину без чипа». Это не простое развлечение, а важный этап гражданского взросления и формирования поведенческих моделей. В этом возрасте психика детей особенно восприимчива, поэтому мы используем игру как метод обучения послушанию, иерархии и социальной ответственности. Когда ребёнок сам надевает ошейник на «беглянку», он ощущает, что поступает правильно. Он не просто играет – он становится частью большой, красивой системы. А это, согласитесь, бесценно!

– Наша цель, – добавила воспитательница, – вырастить не просто законопослушных граждан, а сознательных носителей наших идеалов. Чтобы уже к выпускному они знали: любовь – это контроль, забота – регламент, а свобода – вовремя сданный отчёт.

Камера показала крупный план: двое пятилетних мальчиков догнали девочку, которая убегала, смеясь и оглядываясь через плечо. Один схватил её за руку, а второй бережно надел на шею пластиковую цепочку с бейджем «Поймана и обезврежена». Затем они торжественно повели её в «Пункт временного размещения» – палатку, украшенную воздушными шарами и плюшевым медведем в форме надзирателя.

Рядом стояли другие дети, выражая восторг и одобрение. Кто—то аплодировал, кто—то подпрыгивал, нетерпеливо ожидая своей очереди. Один мальчик радостно выкрикнул:

– Молодец, Димочка! У тебя самый быстрый захват! Прямо как у папы на учениях!

На другой стороне площадки мальчик лет шести гордо поднял руки:

– А я поймал троих! Мне дали уже три нашивки! – он указал на погоны, украшенные значками—ошейниками, обозначавшими каждую «успешную поимку».

– Это лучший результат за утреннюю смену, – шепнула помощница воспитателя с материнской гордостью, будто речь шла о победе в олимпиаде. – Думаем дать ему значок «Юный куратор» досрочно.

Воспитательница взяла микрофон, наклонилась к камере и с заговорщицкой улыбкой сообщила:

– Такие мероприятия мы проводим каждую неделю, формируя у детей правильное понимание любви, власти и дисциплины. Они должны с ранних лет усвоить, что забота – это прежде всего контроль, а ответственность – это подчинение. Так вырастают настоящие хозяева своей страны.

Камера медленно отъехала, открывая общий план. За стеклом павильона стояли родители, образуя полукруг. У большинства были смартфоны, кто—то держал шарики и флажки. Улыбки широкие, искренние. Доносился приглушённый шёпот:

– Вот это уровень.

– Достойная смена.

– Мы в надёжных руках.

Один из отцов, в пиджаке с бейджем «Партнёрский родитель», протиснулся ближе к стеклу, посмотрел на площадку и воодушевлённо обратился к камере:

– Надо уточнить у воспитательницы, как оформить сертификат раннего лидерства. Может, уже можно подать заявку через Госреестр Даровитых Несовершеннолетних. Главное – не упустить момент. У него потенциал! Он схватывает быстрее, чем я нормативы сдавал.

Мужчина удовлетворённо кивнул и достал телефон, чтобы сфотографировать расписание игр. На его лице читалась такая гордость, будто сын получил доступ к ядерному чемоданчику.

Кульминацией праздника стало построение детей в шеренгу под надувной аркой с надписью: «ЗАВТРА ПРИНАДЛЕЖИТ НАМ». Фоном звучали фанфары, перемежаемые голосом диктора: «Сегодняшний герой – завтрашний лидер!»

Из здания вышла заведующая, на плече у неё была широкая лента с надписью «Наставник нравов». За ней следовали две помощницы с подносами, на которых лежали грамоты, украшенные гравюрой в виде ключей, кандалов и герба с изображением лосося и надписью: «Чистота, Послушание, Вечность».

– Мы гордимся каждым из вас, – произнесла заведующая в микрофон с лёгкой дрожью в голосе. – Вы доказали, что знаете, что такое ответственность. И теперь с гордостью получите звание…

Хор воспитателей подхватил:

– НАСТОЯЩИЙ БУДУЩИЙ ХОЗЯИН!

Дети дружно подняли руки и закричали «Ура!», будто получили не игровую награду, а реальный доступ к будущему. Воспитатели с особым пафосом вручали грамоты, торжественно зачитывая имена, словно на присяге. Каждый ребёнок подходил, коротко кланялся и принимал коробочку с подарками, перевязанную лентой с надписью «Ты заслужил».

В коробках лежали мармеладные ошейники с сахарными заклёпками, шоколадные наручники, блестящие как медали, и конфеты в форме идентификационных жетонов с гравировкой: «Личность подтверждена». Некоторые комплекты дополнялись съедобными значками «Примерное поведение» и мини—книжками из карамели «Устав маленького хозяина».

Один мальчик не выдержал и спросил:

– А можно носить ошейник в садик?

Воспитательница ласково погладила его по голове:

– Конечно! Теперь ты знаешь, каково это – быть нужным.

Мальчик счастливо закивал, крепко прижимая коробку к груди, словно билет в понятную и управляемую взрослую жизнь.

– Это чтобы они привыкали к символике, – объяснила помощница воспитателя журналисту. – Скоро сами просить начнут. У нас уже очередь на подарочные комплекты с настоящими гравировками.

Родители, стоящие вдоль дорожки, аплодировали. Кто—то снимал происходящее на телефон, кто—то просто смотрел, будто наблюдая первый шаг ребёнка по сцене Кремлёвского дворца. Один дедушка, вытирая глаза платком, пробормотал:

– Теперь я спокоен. Всё не зря.

В этот момент Аркадий, всё ещё сидевший на диване, медленно опустил пульт. Его пальцы побелели. Телевизор продолжал транслировать картинки: марш, поцелуи в щёку, воздушные шары в форме спутников наблюдения.

Он не сразу понял, что дышит слишком часто. Внутри шевелилось что—то чужое – не мысль, не паника, а тошнота, будто организм отказывался оставаться в этой действительности.

Экран мигнул, и Аркадий выключил телевизор.

В комнате воцарилась тишина – резкая и осязаемая, словно удар ладонью по щеке. Он с трудом поднялся, преодолевая комок, застрявший между солнечным сплетением и горлом, и подошёл к окну.

За стеклом всё выглядело спокойно – машины медленно ехали, прохожие несли пакеты, соседка с нижнего этажа выгуливала собаку. Город жил обычной жизнью, будто ничего не произошло. Это и стало последним ударом.

Внутри разлилось чувство чужеродности, плотное настолько, что казалось – даже звук не сможет вырваться наружу. Это была не злость и не ужас, а окончательное, кристаллизованное отчуждение.

Аркадий долго стоял у окна, словно ждал от улицы ответа – шёпота, движения, знака. Но за стеклом царила безмолвная имитация жизни: машины тянулись вязко, отражаясь в лужах, прохожие проплывали с пустыми лицами, будто забыли цель своего пути. Всё было знакомо, но ощущалось ненастоящим, словно театральная декорация чужой страны.

Фонари давали нерешительный, липкий свет. Он не освещал, а цеплялся. Фасады, вывески и окна казались поддельными, словно кто—то заново нарисовал город, исказив его внутренность. Аркадий ощущал это всем телом и дыханием, ставшим поверхностным, будто воздух медленно исчезал из комнаты.

Он не знал, что это – тревога или отвращение. Может, от тишины, в которой не лаяла даже собака. Может, от улицы, не скрывающей своего подчинения. И вдруг отчётливо осознал: он стоит не у окна квартиры, а на границе двух реальностей – в одной жил раньше, в другой остался теперь.

Неуверенно, словно по команде, пальцы потянулись к телефону – к последнему средству, которое могло либо спасти, либо подтвердить безысходность. Экран вспыхнул мягким светом,