СФСР - Алексей Небоходов

Приняв вызов, Аркадий молчал. Голос в трубке звучал низко и хрипло, с жёсткой уверенностью человека, привыкшего не терпеть возражений.

– Аркаша, ты должен приехать. Сегодня. Это важно.

Фраза была похожа на приказ, в котором не оставалось места вопросам. Уточнений не требовалось – политик уже и сам чувствовал, что настал момент, после которого многое потеряет смысл.

Ладогин сел на край кровати, не включая света. Комната сохраняла серый полумрак, где очертания предметов казались нечёткими и призрачными. Воздух застоялся и пропитался мыслями ночи, ещё не растворившимися до конца. Движения были медленными, будто каждое действие он совершал по давно написанному сценарию, осознавая, что торопиться бессмысленно – последствия уже запущены.

Одеваясь, избегал взгляда в зеркало. Галстук завязался вслепую, сразу, но криво. Рубашка оказалась чужой, словно принадлежала не ему, а кому—то другому. Потянувшись за пиджаком, Аркадий задел локтем полку. Белая чашка с тонкой позолоченной каймой, стоявшая там со времён последнего визита Полины, сорвалась вниз. Ударившись о пол, она раскололась с приглушённым, почти неслышным звоном, словно эхо утраченного.

Из неё никогда не пили – чашка была оставлена на память. Теперь её осколки лежали у ног, будто неясное предзнаменование. Аркадий замер, глядя на них, и подумал: такие вещи всегда несут в себе знак. Этот оказался вполне очевидным.

На улице оказалось прохладнее, чем ожидалось. У обочины уже стояла чёрная служебная машина без опознавательных знаков. Водитель с прямой спиной и застывшим, ничего не выражающим лицом открыл заднюю дверь, не обменявшись с Ладогиным ни словами, ни взглядом – всё необходимое было сказано раньше, без слов.

Салон пахнул стерильной пластиковой мятой, как новые упаковки гаджетов. Устроившись на заднем сиденье, Аркадий сцепил пальцы на коленях. В этот момент экран на передней панели включился сам собой, будто по собственному решению.

На экране возникла сцена: мальчик лет семи протягивал матери розовую коробку с бантом. Камера плавно приблизилась, показав внутри белый ошейник с сердечком. За кадром мягко и уверенно прозвучал почти гипнотический голос:

– Покажи маме, как ты её любишь. Доверь её системе.

От увиденного внутри всё сжалось. Лицо Аркадия не изменилось, тело не дрогнуло, но в животе ощутимо сформировался тяжёлый комок, словно тело отреагировало быстрее сознания. Он отвернулся, посмотрев в окно.

Город за стеклом жил другой жизнью. Витрины, прежде занятые одеждой и бытовой техникой, теперь демонстрировали манекены в женских ошейниках, с одинаковыми пластмассовыми лицами, лишёнными воли и индивидуальности. Таблички рядом предлагали: «Три цвета – три уровня покорности», «Теперь с функцией слежения за эмоциями», «С любовью к системе». Отражения прохожих скользили мимо, не задерживаясь.

Автомобиль двигался неспешно, проезжая по улицам, некогда воспринимаемым Аркадием как реальность. Теперь эти места казались сном, очищенным от смысла. На билборде возникла семья: отец с сыном дарили женщине коробку, надпись гласила: «Мама заслужила». Следом мелькнул плакат: «Новая школа. Уроки нравственности. Подпишись и подари свободу».

Немного погодя водитель, не поворачиваясь, лениво и самодовольно произнёс, будто продолжая прерванный кем—то разговор:

– Вчера новую взял. Из старших, но смирная – уже утром гимн пела. Глазки такие… – короткая усмешка, затем добавил: – Знаете, с такими даже проще, чем с женой: не спорит, не плачет, слушается.

Аркадий промолчал, только сильнее сцепил пальцы. Веки на мгновение сомкнулись, словно защёлкнулись изнутри.

На одном из перекрёстков машина замедлилась. Снаружи группа подростков полукругом склонилась над телефоном, смеясь. Один, едва сдерживая восторг, комментировал:

– Смотри, как она глазами бегает! Щенок прямо… А потом – хлоп! – на цепь. Кайф.

В груди Аркадия сжалось что—то мягкое и уязвимое, давно забытое. Он отвёл взгляд, будто увиденное касалось его лично.

По пути внимание привлёк баннер, занявший целую стену многоэтажки. На нём была изображена улыбающаяся семья: мужчина, ребёнок и женщина в цепи, сидящая у их ног. Короткая, откровенная надпись гласила: «Послушание – счастье!».

Горло Аркадия пересохло. Глухая волна отвращения поднялась изнутри, но наружу он её не выпустил, просто отвернулся, стараясь не видеть собственного отражения, которое казалось чужим.

Пешеходы двигались слаженно и молча. Женщины – в одинаковых серых куртках, с опущенными головами; мужчины – с идентичными портфелями и браслетами на запястьях. Даже дети выглядели похожими друг на друга, и у некоторых были игрушки, тоже с ошейниками.

В салоне машины повисло напряжение. Без источника, но ощутимое телесно. Экран снова включился, продемонстрировав женщину лет двадцати пяти в строгой блузе, с потухшим взглядом, полным усталости и внутренней капитуляции. Она сидела прямо и неподвижно, будто спину ей держал не внутренний стержень, а приказ. На шее туго застёгнут металлический ошейник с индикатором, мерцавшим зелёным.

– Раньше я жила в страхе, – сказала она глухо, не отводя глаз от объектива. – Теперь у меня есть цель. Я служу системе и благодарна ей за место в новой структуре. Больше не нужно выбирать.

Аркадий резко выключил экран. Пальцы едва заметно дрожали – не от страха, а от ощущения, что сама логика происходящего уже рассыпалась.

Машина въехала в квартал элитных домов в центре города. Здания здесь были одинаково безликими: фасады из стекла и бетона, возведённые по корпоративному шаблону. Возле одного дома была сооружена сцена, на которой стояли три женщины в вечерних платьях с букетами в руках. На груди у них висели таблички: «Перед финальной чипизацией». Они улыбались одинаково безупречно, и глаза их были пустыми, лишёнными жизни и ожидания.

Вдоль тротуара выстроилась очередь мужчин. Одни тихо переговаривались, другие лениво курили, третьи снимали происходящее на телефон. В лицах было лишь удовлетворённое равнодушие зрителей.

Автомобиль мягко остановился у подъезда. Дверь бесшумно отворилась. Водитель остался на месте. Аркадий вышел, не оборачиваясь.

Фасад здания был обит мягкой тканью, приглушавшей даже звук шагов. Вестибюль тоже поглощал шумы. Лифт прибыл мгновенно. Пока кабина поднималась, Аркадий смотрел на гладкие серые стены, не отражавшие ничего. Казалось, лифт движется не вверх, а куда—то внутрь.

С каждым этажом крепла уверенность, что этот визит изменит всё окончательно. То, что будет сказано, останется навсегда. Аркадий не знал, станет ли это началом или концом, но понимал – обратного пути уже нет.

Дверь открыл сам Ветров. Он стоял спокойно, без суеты, удерживая ручку точно посередине, смотря на гостя с усталостью и едва заметной тревогой. За его спиной открывались окна, в которых город лежал серой, вязкой панорамой, не обещающей ничего, кроме продолжения.

Ветров отступил, пропуская Аркадия. Его движения были неторопливыми, почти старомодными, словно каждое подчинялось внутренней дисциплине, давно ставшей частью его тела. Не произнося ни слова, он едва заметно наклонил голову, приглашая войти.