Зловещие топи - Виолетта Орлова

Кстати, за завтраком он был хмур как дождевая туча, надолго зависшая над Доргеймом. Жаба избегал прямых взглядов в сторону Артура, а если тот смотрел на него, то поспешно опускал голову. Что ж, его вполне можно было понять. Вчера Артур не обмолвился с ним ни словом, в то время как раньше все свободные от работы вечера они проводили вместе за разговорами.

Да и остальные ребята выглядели какими-то понурыми, даже невозмутимый Джехар. Главарь сидел напротив со злым выражением лица и ожесточенно размазывал своей ложкой брюквенную кашу по стенкам тарелки, словно надеясь, что таким нехитрым образом она быстрее исчезнет и прекратит издавать столь неаппетитные ароматы. Когда заключенные закончили трапезу, вожак тяжелым взглядом смерил Артура:

– Мне надо поговорить с тобой.

И это тоже было неприятно, ибо обычно Джехар не горел желанием с ним общаться, и, помимо отрывистых лающих приказов, от него нельзя было услышать ничего дельного. Артур с безразличием пожал плечами. Ну хочешь – говори. В конце концов, не он здесь главный. Дождавшись, когда все заключенные разбредутся по тренировкам, а столовая опустеет, Джехар вновь исподлобья взглянул на Артура.

– Разве сегодня мы не будем учиться? – невинным голосом поинтересовался тогда клипсянин. Вожак скривился, будто, не запивая водой, проглотил целого короеда.

– Так любишь здешние уроки, Бунтарь? – не без ехидства ответил, наконец, он.

– Нет, но это лучше, чем смотреть на твою унылую физиономию.

Джехар язвительно усмехнулся.

– Да, за все время пребывания здесь ты так и не научился одной малости – уважению к своему главному. А я-то было подумал, что ты способный. Впрочем, ты чертовски прав на мой счет, братишка. Не уважаешь меня? Я и сам себя не уважаю.

Артур с удивлением покосился на вожака: загорелое лицо того выражало искреннюю досаду и огорчение.

– Однажды меня поставили начальствующим в Доргейме. Я успешно справлялся со своей ролью, ибо эта должность вполне тешила мое самолюбие. Я выглядел дерзким, руководил, наказывал, поощрял, нещадно издевался над новичками (но вовсе не оттого, что мне это нравилось, ведь мне претят любые формы жестокости, а потому что издевательств требовали остальные). Если бы я начал заступаться за слабых, то и меня признали бы слабаком; а я ведь больше всего на свете боюсь услышать мнения других. Ты знал, что я жуткий трус, Бунтарь? – последний вопрос Джехар произнес тихо, дрожащим шепотом, словно искренне веря в то, что безжизненные стены опустевшей столовой взаправду способны предать огласке все его смехотворные слабости.

Артур же неопределенно пожал плечами. Он не знал, почему это вдруг Джехара потянуло на искренность, однако сметливый юноша уже догадывался, что это как-то связано с его вчерашним визитом к Одди. Понимал ли он, что вожак на самом деле труслив? Действительно, в какой-то момент ему в голову приходила подобная мысль, однако клипсянин не останавливался на ней долго. Слишком много странных событий происходило в Доргейме, слишком о многом стоило поразмыслить.

– Между тем, я жалкий трус, – опять с нажимом повторил Джехар, с отвращением отбросив от себя ложку, измазанную в брюкве. – Поэтому ты, Бунтарь, как моя полная противоположность, сразу пришелся мне по душе. Ты смел, честен, независим и (что уж там говорить!) благороден. Как мне кажется, ты действуешь без оглядки на кого-либо. Общественное мнение для тебя явно не авторитет. Я не мог в открытую благоприятствовать тебе, однако старался помогать, пусть даже ценой тех мелких насмешек, которыми меня втайне награждали сокамерники. Я всячески пытался сделать так, чтобы тебя не трогали. Поверь, новеньким в Доргейме несладко. Хочешь узнать о судьбе третьего новичка, который прилетел с вами на карете? Буквально через день я возил его к врачу после ужасных побоев, которыми его награждали все, кому не лень. Разумеется, ты ничего этого не знал и не замечал, равно как не понимал и малой доли того, что я для тебя делаю. Впрочем, мое скромное покровительство едва ли помогало, ибо ты постоянно лез на рожон. Что бы ни происходило возмутительного и из ряда вон выходящего в Доргейме, все это непременно было связано с твоей персоной. Сначала ты что-то не поделил с Одди (здесь я уже ничем не мог тебе помочь), затем случился возмутительный побег Азора и Четверки. Я был убежден в твоей виновности, хоть по какой-то причине в последний момент ты и предпочел остаться в Доргейме. Однако ты не только не захотел подтвердить мои справедливые догадки о своем участии в заговоре, но еще и дерзко соврал, сказав, что не имеешь к побегу ни малейшего отношения. Между тем, искренняя беседа, возможно, помогла бы поскорее отыскать беглецов. Ты очень подставил меня; ведь именно я был ответственен за тебя и твои поступки! А потом вся эта скверная история с возвращением Азора, Духом и прочее… Я не знал наверняка, что Азор в действительности такой мерзавец, но, честно признаться, догадывался, что он замешан в разных гнусных делах. По крайней мере, он частенько шантажировал меня или Чанга, обещая настучать Оделян. Если бы не покровительство Одди, его бы уже давно изваляли в параше. Моя вина, возможно, состоит в том, что я не предупредил тебя об опасности со стороны Азора. Но, к своему стыду, я до дрожи боялся его скрытых угроз и молчал, как делал всякий раз до этого. Как бы то ни было, ты все равно не должен был мне врать. После рассказа Азора мы с Оделян поняли, что и ты был причастен к побегу. Чтобы не разгневать Духа, она хотела засадить тебя в карцер до нашего отбытия из Доргейма, но я уговорил ее этого не делать, предложив иной вариант: нагружать тебя тяжелой работой, чтобы ты изматывался и постепенно предавал забвению все мысли о сопротивлении и побеге. А когда ты пришел ко мне с этим возмутительным требованием осадить Единицу… Искренне страшась чужого мнения, сперва я поступил, как от меня того ждали другие – справедливые требования я пропустил мимо ушей, а вместо этого принялся прилюдно издеваться над Четверкой. В Доргейме существует негласный закон: на болотах выживает сильнейший. Тот, кто ежечасно доказывает всем остальным свою силу, зачастую прибегая к побоям и унижениям более слабых. А новички по определению попадают под категорию последних. Однако ты, Бунтарь, показал мне, что есть еще один закон, другой, и он куда более важный. Кажется, я только сейчас начал постигать его.