Вселённый - Джеймс Патрик Хоган

Это заставило его заговорить.

Евлену было нужно, чтобы анархия, которая была причиной всех его проблем, была заменена централизованным управлением делами планеты, с более жестким контролем над всеми аспектами существования. Способом достижения этого была головокружительная система правительственных программ и агентств. И шанс был сейчас, потому что первый шаг к внедрению механизма уже был сделан с созданием Ганимейской планетарной администрации.

«Но, похоже, жители Ганима думают иначе», — отметила Джина.

«И посмотрите, какой беспорядок они устроили. Они не понимают человеческих потребностей. Их нужно заставить понять».

Одобренные товары и услуги, а также желательные уровни их потребления должны определяться региональными плановыми советами, а промышленность должна быть ограничена минимумом, необходимым для их предоставления, тем самым устраняя любую необходимость в расточительном конкурентном секторе бизнеса. Профессии должны назначаться на основе потребностей общества, сбалансированных с баллами способностей, накопленными в ходе «социального обусловливания» — термин, который Баумер использовал для образования, — хотя он был готов признать, что должное внимание может быть уделено индивидуальным предпочтениям, если позволят обстоятельства. Доступ к развлечениям и досугу должен быть нормирован в систему вознаграждений, чтобы способствовать достижению квот.

Однако, хотя она осталась еще на сорок минут, все в целом соответствовало той картине, которую Джина уже сформировала, и она узнала мало нового.

Баумер считал себя одним из тех изгоев из стада, которого выделяла среди таких людей, как Ван Гог, Ницше, Лоуренс и Нижинский, чувствительность к слишком большому и слишком глубокому видению. Каждый рождался с мистической искрой, дремлющей внутри него, но ее потенциал был подавлен заблуждениями современного мира об объективности и рациональности. Озабоченность внешним и ложное возвышение науки как способа найти знание и спасение отвлекли человечество от внутренних путей, которые имели значение. Он особенно ненавидел всеобщее преклонение перед «практическим». Аристофан высмеивал Сократа, а Блейк ненавидел Ньютона по той же причине.

Тем не менее, несмотря на надежду Джины, что она могла бы сделать какой-то шаг, он уклонился от еще одной ее попытки расширить их отношения в социальном плане. В конце концов она ушла, не получив никаких обязательств для них снова поговорить, или какого-либо чувства, что она достигла многого.

Размышляя над дискуссией по пути обратно в PAC, она почувствовала себя грязной из-за обмана, которому она поддалась. За фасадом негодования и праведности, линия, которую она заставила себя слушать, была, как и многие философии, которые она слышала от других неудачников и самозваных иконоборцев, на самом деле не более чем массовым упражнением в самооправдании. Поскольку они не подходили, мир должен был быть изменен.

Напротив, были люди — например, Хант, — которых она классифицировала как создателей мира. Они не выносили суждений о нем, а находили ниши, которые подходили им, потому что они могли смириться с реальностью, которую видели, и максимально использовать возможности, которые она предлагала. Они могли смотреть в лицо неизбежности смерти, принимать свою собственную незначительность и получать удовлетворение от того, что находили что-то полезное, несмотря на это. Баумеры жизни не могли, и это их возмущало. Неспособные достичь чего-либо значимого сами, они получали удовлетворение от того, что показывали, что ничто из достигнутого кем-либо другим не может иметь смысла.

Разница, однако, была в том, что Ханты были рады жить своей жизнью и позволяли визионерам наслаждаться своими мучениями, если они этого хотели. Но обратное было неверно. Если мир не хотел меняться, то дайте Баумерам доступ к власти, и они заставят его измениться — потому что они видели больше и глубже. А дыба, костер, ГУЛАГ и концентрационный лагерь показали, что может произойти, когда они преуспеют.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Хант закурил сигарету и, откинувшись на спинку стула за столом, встроенным в угол его личных апартаментов, стал размышлять над экраном, на котором отображались заметки, которые он составил к настоящему моменту, а также список вопросов, который, казалось, становился все длиннее.

Почему Баумер, землянин, шпионил для инопланетян, которых он знал меньше полугода, против администрации, которая не проявляла ничего, кроме доброй воли к Земле? Потому что евленцы были по крайней мере людьми, а ганимийцы — нет? Хант сомневался в этом. Ничего, что намекало бы на антиганимейскую предвзятость, не было ни в том, что Баумер написал или сказал, ни в том, что он сказал Джине. Конечно, идеолог его натуры, который видел в евлене потенциальную утопию, а в его населении — замазку для формовки, стремился бы работать в составе потенциального правительства, а не против него — если только у него не было оснований полагать, что ганимийцы не будут управлять делами еще очень долго. Это была мысль.

В таком случае, кому он помогал, кто, по его мнению, мог захватить власть? Не тому, кто хотел заменить ганимцев оккупационными силами с Земли; это только привлекло бы все то, от чего, по словам Баумера, он приехал в Евлен, чтобы сбежать. Эубелеус и Ось? Это было бы первой догадкой Ханта, но последнее дело о желании перенести всю его операцию в Уттан, прямо в решающий момент, бросило ему вызов.

Что оставило преступный мир, о котором говорил Каллен, — предположение, которое, безусловно, получило еще большую силу, если смерть Обайина была организована, как подозревал Каллен. Но какая связь могла быть у кого-то вроде Баумера с преступной организацией? Вряд ли у них были общие интересы в областях идеологии, морали, политики, социальных целей или любых других вещей, которые волновали Баумера. Единственная альтернатива, которую мог видеть Хант, заключалась в том, что они должны были иметь над ним какую-то власть. Трудно было представить себе какие-либо основания для шантажа: Баумер, казалось, держал свой нос чистым, и он был здесь в официальном качестве, а не беглецом, как Мюррей. Его образ жизни был свободен от каких-либо очевидных осложнений. Что же тогда?

И, наконец, были фундаментальные вопросы, которые привели Ханта в Евлен, которые все еще оставались нерешенными: каков был источник «чумы», которая, по мнению ганимцев, делала еврейцев невосприимчивыми к разуму? Представляли ли аятоллы просто крайность общей человеческой черты, как утверждал Данчеккер, или они были случаем чего-то совершенно иного? Каково было значение Уттана?

Много вопросов; мало ответов. Джина ушла со встречи с Баумером подавленной чувством неудачи. Но он все еще был единственной очевидной зацепкой; как узнать о нем больше, было не так очевидно. Хант потянулся к сенсорной панели и вызвал на экран стенограмму разговора Джины с Баумером, чтобы еще раз ее изучить. Двое евленцев уходили как раз в тот момент, когда она пришла. По описанию