Код Гериона: Осиротевшая Земля - Людмила Брус

– Я не сопровождаю его повсюду, моя работа – следить за безопасностью в кабаре. В том числе за вашей, пока вы у нас в гостях – отвечала женщина. – Но как бы то ни было, мой долг – сделать так, чтобы вы хорошо провели время.

– Я заинтригован.

– Пять минут, и обещаю: вы забудете, как вас зовут и никогда не захотите уезжать… – продолжила она полушепотом. – Мне распорядиться насчет напитка?

– Стакан воды со льдом – то что надо.

Накрашенная бровь едва заметно дернулась вверх.

– Как скажете…

Не прошло и минуты, как запотевший хрусталь приятно холодил руку, и внутри успокаивающе позвякивали льдинки. Вскоре пианист окончил свою мелодию, изящно поклонился публике и удалился, сопровождаемый рукоплесканиями. Затем освещение почти полностью погасло; остались только свечи по периметру сцены да один единственный прожектор наверху, излучавший рассеянный, призрачный пучок белого света. С наступлением полумрака разговоры стихли сами собой; зал был заряжен ожиданием главного события ночи, когда весь остальной город был погружен во мрак тяжелого забытья.

Вновь послышался звон, но это были уже не льдинки. Звук исходил от существа, медленно скользившего по сцене. С ног до головы оно было закутано в атласную чёрную ткань. Были заметны только босые белые ступни с крашеными в чёрный цвет ногтями. Вслед за таинственным существом вышел темнокожий музыкант, одетый в жилет с золотым узором и алые шаровары. Сев в углу, он принялся выстукивать на ручном барабане причудливый дикарский ритм.

Закутанное создание некоторое время стояло неподвижно, затем принялось плавно раскачиваться из стороны в сторону, медленно разводя чёрные крылья рук. Но вот они стремительно метнулись вверх, и покрывало стало соскальзывать. Сначала показались белые пальчики, затем – вся кисть, тоже татуированная, дальше – унизанное браслетами предплечье и округлая линия бедра. Ещё один сильный удар по барабану, сменившийся полной тишиной, – и танцовщица скинула покрывало полностью, оставшись в лифе, сплетенном из тонких серебристых цепочек и отделанном мелкими зеркальцами, а также нескольких длинных светлых юбках, надетых одна на другую и тоже расшитых зеркальцами по краям. Сложную причёску украшали цветы и множество шпилек в японском стиле. В ушах колыхались длинные серьги, а шею украшало тяжёлое ожерелье. И всё это состояло из мельчайших колокольчиков, издававших нежный звон при каждом её движении.

Иссиня-чёрные волосы, густые длинные брови, нежный овал лица, небольшие пухлые губы… Казалось, она была задумана и создана для восхищения и страсти. Её плотная фигура своими очертаниями напоминала восьмёрку – мою любимую цифру. Шея девушки была грациозной и длинной, а кожа – белой, как жемчуг. Пожалуй, передо мной стояла сейчас самая красивая женщина из всех, что я встречал в своей жизни. Мои губы беззвучно повторили ее имя: Шахина.

Барабанщик вновь завёл свою музыку, на сей раз – вдвое быстрее. Барабан под его ладонями то гудел, как волны в шторм, то рассыпался пригоршней мелких камней. Девушка стала двигаться по кругу, изгибая корпус так плавно, словно в нём не было костей. Руки превратились в змей и зажили своей, отдельной жизнью. Бёдра тоже двигались по сложным траекториям, за которыми было трудно уследить глазу. Моментами танцовщица делала очень чёткие акценты-удары то бёдрами, то грудью, фиксируя внимание зрителя, чтоб его, наверное, не слишком «уносило». Маленькие ноги двигались легко, будто под ними был не пол, а слой облаков. Что поразило меня сильнее волн, пробегавших по корпусу девушки, – это невероятная вибрация, которая началась сначала с быстрого-быстрого раскачивания бёдер, а затем перешла на всё тело. Так вибрирует кошачье тельце, если его достаточно ласково гладить.

Барабанная дробь ускорялась до тех пор, пока не стала стремительной, как пульс человека после стометровки. Звеня и переливаясь, девушка заметалась, залетала по сцене. Её пышные юбки взметнулись вихрем снега, блистая россыпью зеркальных капель. Одну за другой, не переставая кружиться, она стала срывать их с себя так, что одна оказалась у меня на коленях. И вот, когда музыка достигла воистину безумной скорости, она скинула цепочно-зеркальную одёжку, прикрывающую грудь и, оставшись полностью нагой, прогнулась в поясе так, что верхняя часть её тела стала параллельна полу, а потом, когда музыка резко оборвалась… Даже не упала, а мягко «сложилась», подогнув под себя ноги и опустившись спиной на мягкий ковёр. Роскошная округлая грудь возвышалась над ней двумя белыми куполами, часто поднимаясь и опускаясь.

Мой взгляд обратился к соседям: все они сидели с приоткрытыми губами и неподвижными глазами, словно девушка наложила на них заклятие неподвижности. Никто не хлопал в ладоши, не выкрикивал непристойностей и не пытался обсуждать увиденное. А танцовщица, обвернувшись одной из своих белых юбочек, выкинула ещё один номер: вытащив из волос инкрустированную перламутром шпильку, она приблизилась, как призрак, и молча вложила её мне в руку.

У себя в Гелиополисе мы привыкли относиться к женщинам в первую очередь как к товарищам. Во вторую – как к матерям и в последнюю – как к любовницам. Об эротике и чувственности мы знали только из редких уцелевших книг. Запретов на чувственность у нас, конечно нет, но уже по традиции она рассматривается как инфантильность и легкомыслие – равно как и стремление себя украшать. И сейчас меня впервые посетила мысль, что это не вполне правильно.

– Поздравляю, Иван! Она вас выбрала!.. – прошептала Сэнди. – Вы понимаете, что это значит.

Моё лицо загорелось, словно я уже совершил нечто постыдное. Любоваться обнажённым телом – это я себе позволить ещё мог. Но не принимать такие предложения после того, как Хельга Свенссон умерла, не дожив до нашего первого настоящего свидания… И я содрогнулся от презрения к себе, поняв, что вот-вот оскверню память своей первой и на тот день единственной любви.

О Хельге – величавой золотоволосой красавице с темно-серыми глазами – я мечтал несколько лет. Она была инженером-атомщиком и, должно быть, гордилась тем, что держала в своих руках нашу жизнь. Красота и грация плывущего лебедя сочетались в ней с ответственностью и умом: такие обязанности не доверяют кому попало.

Я был сыном отца-предателя, принятым в «Крылатое солнце» из жалости – иначе замёрз бы насмерть. До недавних пор Служба безопасности, в которой я стал работать, считалась всего лишь довеском к «Крылатому Солнцу», выполнявшему «великую миссию» по сохранению знаний в эпоху нового варварства (и ни черта не сделавшему, чтобы по-настоящему помочь людям). Мы с товарищами патрулировали прилегающие к Гелиополису территории, а также выполняли функции снабженцев, покупая редкие детали и материалы либо добывая их на заброшенных объектах. Хельга, редко бывавшая снаружи, любила слушать мои рассказы о жизни в Мирном и поселениях за пределами Гелиополиса, но на мои неуклюжие попытки сблизиться отшучивалась, руку с плеча убирала и никогда не оставалась со мной наедине, словно мы жили в девятнадцатом веке, и это могло её скомпрометировать. Временами я думал – уж лучше бы грубо прогнала. Обнадёживало то, что, окружённая вниманием разных мужчин, она не отдавала предпочтения никому.

Когда я оказался под началом у Рахманова и ушёл «в поля» выслеживать десмодусов Пророка, мне стало не до любовной тоски. Появились цель, азарт, понимание своего места в этом мире. В первые три месяца вылазок я пережил столько же приключений, сколько за все предыдущие годы жизни. Я был среди тех, кто поддержал Рахманова, когда тот доказывал необходимость вернуться во внешний мир. Я подружился с «железными братьями». И в какой-то момент, словно само по себе, произошло волшебство. Хельга стала искать моего общества первой. И чем дольше я странствовал снаружи, тем теплей она меня встречала, тем больше задавала вопросов, тем ярче сияли её глаза, стоило им встретиться с моими – тогда ещё двумя.

Снежная королева стала таять. Походка стала раскованной, игривой. Жесты – более мягкими. Улыбка – лучезарной. Все чаще она носила свои волнистые золотые волосы распущенными по плечам. Но теперь не спешил сближаться уже я, намеренно «тормозя» наш роман наперекор собственному желанию. Был осторожен – как бы