Молот Пограничья. Книга III - Валерий Пылаев

— Слизня-то видели? — поинтересовался Боровик. — Как раз в ту сторону уползал.

На этот раз Молчан предпочел не отвечать. Видимо. То ли уже потратил весь отложенный на ничего не значащие расшаркивания запас слов, то ли просто решил оправдать свое прозвище. А может, давал таким образом понять, что разговаривать с рядовым гриднем, пусть и преклонных лет, ему незачем и не о чем.

Как и с Еленой. С самого своего появления Молчан не смотрел в их сторону, и даже кресбулатовую броню Гончей, поблескивающую среди остатков трапезы Султана, удостоил лишь мимолетным взглядом. Что бы ни привело сюда старика, беседовать он, похоже, хотел лишь с одним человеком — со мной.

Если вообще хотел.

— Что ж… — Елена первая сообразила, что задерживаться ни к чему. — У меня там чай остывает… Пойду, наверное.

— Ага, ага. И я пойду, ваше сиятельство, — тут же закивал Боровик. — Чего ж не пойти?

Старик попятился, поклонился сначала мне, потом Молчану, и через мгновение оба моих спутника уже задорно шлепали по мокрым камням, шагая через речку туда, где в сотне метров за деревьями скрывалась землянка.

А я остался. Впрочем, ненадолго: Молчан тоже развернулся и без спешки двинулся по берегу в сторону Невы — видимо, решил, что разговаривать над лужей с металлическими останками Гончей как-то несолидно.

— Какими судьбами здесь, дедушка? — ненавязчиво поинтересовался я где-то через минуту, когда мы прошагали полсотни метров. — По делу, или так?..

— Да прогуляться решил. Посмотреть, как Тайга-матушка к зиме готовится. Чего тут творится, какое зверье у Пограничья нынче бродит. А дела… Какие у старика дела могут быть, князь?

Молчан явно лукавил, но даже в безобидной и лишенного смысла болтовне наверняка скрывалось нечто большее, чем учтивый и ничего не значащий ответ на вопрос. Вряд ли колдун случайно оказался в том же самом месте, куда выполз из Тайги слизень-пересток — да и встретились мы не просто так.

И что-то явно изменилось. Если раньше старик смотрел на меня скорее с любопытством и чем-то похожим на снисхождение, как на самого обычного великовозрастного балбеса, отличавшегося от гридней разве что наличием Дара и титула, то теперь во взгляде единственного глаза появилось…

Появилось что-то настороженное и тяжеловесное. Пожалуй, не тревога, но и уважением я бы это тоже не назвал, хоть из речи Молчана и пропал вдруг отечески-фамильярный «Игорек», сменившись положенным по титулу «князем».

До «вашего сиятельства» я, впрочем, пока не дослужился. И вряд ли дослужусь: колоколен в Тайге не было, так что на этикет старик плевал с самой высокой сосны.

Молчание, между тем, затянулось, и вместо разговоров Молчан теперь выцеливал единственным глазом нагрудный карман на моей куртке. Так пристально, что лежавший в нем знак небес и солнца, кажется, начинал понемногу нагреваться, и теперь чувствовался даже сквозь ткань.

Я не расставался с подарком диаконисы и все время носил его с собой, но почему-то так и не заставил себя надеть на шею. И золотой диск продолжал странствовать в кармане, скрытый от всех.

Почти от всех — кроме Молчана.

— Да уж… Неплохо, — усмехнулся старик, наконец, отводя взгляд. — Но так ты смерть не отгонишь, князь.

— А как тогда? — проворчал я.

— Да откуда ж мне знать? Может и никак. — Молчан протяжно вздохнул. — Я сам от нее, безносой сколько лет бегаю — и то ведь догонит однажды.

Я поморщился. Не то чтобы матушка Серафима предложила готовое и эффективное решение проблемы, однако ее версия все же нравилась мне куда больше, чем слова Молчана. От его рассуждений веяло тоской, в ответ на которую тут же захотелось ощетиниться — прямо как Султан своими ледяными пиками.

— Ну и что ж теперь? — огрызнулся я. — Завернуться в простыню — и на погост ползти?

— Это ты уж сам думай, князь. — Молчан пожал плечами. — Тебе решать — на погост, не на погост…

Старик наверняка знал об аспекте Смерти, равно как и о способах от него избавиться, куда больше, чем говорил, но делиться знаниями почему-то не торопился. И даже злиться на него за это не получалось.

— Силы в тебе достаточно. — Молчан взял чуть правее и широкими шагами двинулся по камням, постепенно уходя от берега к лесу. — А уж как с ней обращаться — сам сообразишь, ума хватит. А ежели не хватит — значит, не больно-то и надо.

— Опять эти загадки твои, — буркнул я, ускоряя шаг. — Вот что-то за человек такой?.. Если знаешь, как избавиться от аспекта Смерти — так и скажи!

— Не знаю. Мне эти ваши аспекты ни к чему. — На этот раз Молчан даже не посмотрел в мою сторону. — У меня сила другая, не та, что у благородных. Но я вот что тебе скажу, князь: человек — он сам решает, что с ним станется. И бывает такое, что к одному никакая гадость не липнет, а к другому — так и тянется, хоть у него и Дара впятеро больше.

— Ну спасибо. — Я раздраженно сплюнул в мох. — Объяснил, так объяснил.

— Да нечего тут объяснять, князь. — Молчан переступил через поваленное дерево. — И незачем. В этом деле одно лишнее слово больше вреда сотворит, чем пользы. Придет время, сам поймешь, что к чему. Вот тогда и решишь, что тебе больше нужно — или выжечь заразу из сердца, или наоборот, до самой смерти с ней за руку ходить. — Молчан чуть замедлил шаг и посмотрел на меня единственным глазом. — А я за тебя решать не буду.

Эти речи изрядно напоминали то, что говорила диакониса — с той лишь разницей, что она хотя бы намекнула на неведомые ритуалы, а старик будто никак не мог нарушить невесть кем и когда установленное правило. И вел беседу так, словно за каждое слово следовало заплатить свою цену.

Знать бы только — кому и какую.

— Ладно уж, — вздохнул я. — Сам — значит, сам. Я у тебя, дедушка Молчан, другое спросить хотел.

— Так спрашивай, князь. Мне торопиться некуда.

Начало разговора вышло не слишком приятным, но раз уж Молчан оказался здесь, я не собирался отпускать его, не выведав хоть что-то полезное. И на ум тут же пришли фотографии и загадочные письмена, которые я отыскал в сейфе, когда спалил форт Зубовых на том берегу реки.

— Скажи, дедушка… — осторожно начал я. — А ты руны читать умеешь?

— Смотря какие. — Молчан замедлил шаг и, остановившись, опустился на кстати подвернувшийся пень. — Тебе ж, небось, не