Дом бурь - Йен Р. Маклауд

Тихий приказ по-испански – и якорь подняли с похвальной тишиной. После короткого разговора об осадке и водоизмещении метеовед встал за штурвал и щелкнул переключателем золотникового гидрораспределителя. Звук двигателя изменился, крен «Прозерпины» увеличился. Любой бы понял, что несчастное судно обречено. Поворачивая в сторону каналов, Эйрс думал о душистых связках табачных листьев, сверкающих бутылках и запахе апельсинов и бананов в прохладных пещерах летними ночами. Суть частной торговли заключалась в этом, а не в происходящем прямо сейчас. Старейшина свидетель, мексиканцы на вершинах своих пирамид вырывали людям сердца, принося их в жертву солнцу. Неудивительно, что ему не терпелось произнести заклинание, поджигающее шнуры.

Полосы тумана были еще достаточно плотными, чтобы окутать нос, но Эйрс знал, что они входят в бухту Кларенс, по изменившемуся запаху воды, по силе течений, по эху тишины вокруг него. «Прозерпина» заскрипела. Он до предела убавил обороты, приближаясь к шелесту волн в пещерах. Подал сигнал о постановке на якорь. И все равно внезапно проступившая в тумане громада скал удивила его. Вода плескалась, шуршала. Кто-то крикнул. Кто-то помахал факелом. Впереди виднелся сооруженный на краю самого большого грота куцый причал – его предстояло уничтожить вместе со всеми остальными уликами, как только они покончат с этим делом. Корабль резко остановился. Сперва тишину нарушали только захлебывающиеся стоны двигателей, но потом и они стихли. Послышался скрип весел.

Пересекая палубу, метеовед наблюдал, как забрасывают канаты и «Прозерпина» в последний раз швартуется у причала. В промежутке между кораблем и утесами покачивались на волнах шлюпки. Теперь оставалось только с помощью лебедки переместить сосуды с палубы на дощатый настил и протащить через пещеры к проходу, который вел прямо на поле, а затем дальше, к фургонам. Для всего этого туману требовалось продержаться еще несколько часов, хотя, как ни странно, он как будто начал редеть.

Эйрс попробовал воздух на вкус. Озадаченный, погладил свои влажные усы, которые были индикатором не хуже любого другого. Прокрутил в уме настройки метеоворота. Теперь над ним отчетливо виднелись мачты «Прозерпины». Он даже мог различить неровный кончик ее бизань-мачты на фоне накренившихся скал и лица людей в лодках на воде. Но ветра не было, воздух оставался неподвижным. И впрямь странно, однако метеовед сказал себе, что это воздействие проклятого груза. Не то чтобы оно имело значение – главное, чтобы лебедка работала и ночь длилась, хотя урок следовало усвоить: происходящее не стоило тех денег, о которых говорили в чертогах Гильдии заморских коммерсантов. Они-то никогда не рисковали конечностями и свободой в столь темные, морозные ночи. Он тоже не будет. Это последний раз. В конце концов он произнесет заклинание, которое отправит корабль на дно бухты, к остальным, уже упокоившимся, судам. И да пребудет с «Прозерпиной» Старейшина. Туда ей и дорога.

И все-таки туман рассеивался. Мокрые скалы поблескивали, когда корабль поднимался и опускался на волнах, а за кормой, у входа в бухту, сгущалось сияние – и сгущалось так сильно, что Эйрс мог бы сказать, что наступил рассвет, если бы не был уверен, что половина ночи еще впереди. Затем он услышал шум и на мгновение подумал, что двигатели «Прозерпины» каким-то образом проснулись, но добавились вспышки и крики. Внезапно он понял, что туман разгоняет метеоворот большого корабля, который как раз вошел в бухту Кларенс. Вот дурак. Это же было так очевидно. И не солнце взошло, а лучи прожекторов пробились сквозь редеющие полосы белизны и озарили потасканный рангоут «Прозерпины», снующие фигуры на ее палубе. И не одно судно, а целых два; пара окованных белыми металлическими листами блюстительских кораблей с орудиями на носу.

– Всем покинуть корабль! Быстро!

Уже не было смысла прятаться и соблюдать тишину. Даже кабальные матросы бросились врассыпную. Послышались выстрелы, что-то с громким плеском упало в воду, чьи-то бренные останки рухнули на палубу. Мужчина на носу одного из блюстительских судов усиливал неразбериху, выкрикивая неразборчивые слова в громкоговоритель. Судя по пышным бакенбардам и униформе, это мог быть только блюститель Корнелиус Скатт. Метеовед Эйрс огляделся. Палуба была уже пуста, и ярко освещенная вода между «Прозерпиной» и утесами бурлила от весел, лодок и плывущих тел. Он ждал. Шлюпки уходили, подобрав людей, которые забирались на борт сами или с чьей-то помощью. Не то чтобы он вообразил, что существует способ удрать из этой бухты, но хотел убедиться, что все окажутся как можно дальше, прежде чем сам сделает то, что было необходимо.

Метеовед Эйрс облизнул губы. Коснулся усов. Подумал о Сисси, о Корнуолле, о вечерних прогулках вдоль утесов, где колышутся на ветру армерии, а в вышине кружат чайки, о том, как они проводили бы время у камина в коттедже, и о пряничном запахе ее кожи. Теперь он был как никогда в жизни рад, что проигнорировал предупреждения и открыл тот конверт. Фразы воспламеняющего заклинания пребывали внутри него и ждали своего часа. Пропеть их оказалось проще простого.

XXIV

У входов на бристольскую пристань скапливались все более плотные толпы гильдейцев низкого ранга, которые толкались и кричали, а над ними серые, бесформенные облака колыхались от соперничающих друг с другом ветров, возникавших, когда метеоведы на больших судах проверяли свои приборы. Флаги то развевались, то повисали, паруса надувались и опадали, и на меловой доске с восточной стороны значилось, что «Вертикордия» отправится в половине третьего пополудни, что было значительно позже, чем ожидали Мэрион и Ральф. Когда они проталкивались обратно к дороге, Ральфу сунули в руки листовки. Смазанные строчки обещали «новую жизнь, новое начало, легкую и интересную работу», а также «зеленые пастбища». Казалось, по меньшей мере половина Бристоля покидает Англию или пытается это сделать. Взглянув на вход для первого класса, на увенчанные львами сверкающие черные ворота, Ральф вспомнил другие путешествия: ковры, обшитые панелями каюты и приветствия капитанов.

За завтраком в кафе недалеко от пристани он поковырял порцию яичницы и жареного моретофеля, который раньше никогда не пробовал и не испытывал особого желания попробовать еще раз. Он подумал, хотя и не сказал ничего вслух: опять потратили деньги впустую.

– Я все время жду, когда что-нибудь начнется, – проговорил он. – Ну, ты понимаешь… – продолжил, рассматривая щербатую кружку с чаем, – мы ведь за этим сюда пришли, верно?

Мэрион уставилась на него поверх своей тарелки. К еде она почти не прикоснулась, что в последнее время случалось все чаще.

– Наверное, сперва что-то должно закончиться.

– Мы, вероятно, вспомним об этом лет через десять, когда будем в Лондоне, и…

– Лондон? Ты о чем?