Немезида ночного ангела - Брент Уикс

Я не задаю Фаэне вопросов, хотя у меня их немало. Она не виновата в том, что произошло, и потому заслуживает как милосердия ночного ангела, так и сочувствия Кайлара. Я даже не хвалю ее за выдержку, хотя мог бы. Для этого еще не время.

К рассвету дождь прекращается – выходит, мы не только зря выехали раньше, но и зря промокли. Однако я не жалуюсь.

Я держу рот на замке, даже когда нам приходится многократно останавливаться, чтобы Фаэна могла сходить в туалет. Что там говорил Мудрец? «Если хочешь идти быстро, иди один. Если хочешь уйти далеко, то иди с попутчиком».

Бывает, даже мудрецы ошибаются.

Когда мы подъезжаем к Тоуверу, утро переходит в прекрасный день. Крестьянские хозяйства и окрестные деревни c водяными мельницами и печами местных горшечников уступают место городу из красно-рыжего кирпича с выбеленными стенами и красными акцентами. Как и следовало ожидать, голубая река, которую выше по течению не взбаламутил даже ночной дождь, здесь становится городской – то есть серой, забитой мусором и сточными водами.

Люди. Какие же мы все-таки жуткие создания.

По пути мы останавливаемся у нескольких трактиров, но внутрь не заходим. Фаэна всякий раз приближается к входной двери, внимательно осматривает косяк, а затем мы удаляемся.

Я ее об этом не расспрашиваю. Сегодня я сам не свой. Какой-то угрюмый, что ли?

Причем с самого утра. У меня вообще редко получается правильно называть то, что я сейчас чувствую. Иногда я могу несколько дней проходить как есть, и только потом, почувствовав себя лучше, понять, что все то время был подавлен. Даже не знаю – так неловко надиктовывать события на ходу. Мне приходится обдумывать все детали, которые обычно просто волочатся за мной аморфным облаком, словно прикованные цепью.

От слов они становятся реальнее.

Не знаю, нравится мне это или нет.

Наверное, дело в том старике. Я понимаю, что на самом деле не виноват в его смерти. Но я не понимаю, почему это вообще произошло. Кажется, юный разбойник говорил про какой-то уговор? Или нет?

~– Да. Говорил.~

«О-па, здравствуйте. Вот и ты. Я вообще-то не к тебе обращался, но спасибо. А теперь брысь».

~– Я живу, чтобы служить.~

Вы, наверное, уже можете догадаться, каким тоном ка'кари это сказал, да?

Раз разбойник говорил об уговоре, вероятно, трактирщик прежде с ними сотрудничал. Но, возможно, он передумал выдавать им Фаэну?

Или он, как и говорил, собирался этим утром отправить разбойникам весточку, чтобы те продали ее в рабство. Возможно, он все-таки заслуживал смерти.

Этого я никогда не узнаю. Дарзо давным-давно объяснил мне, что такова цена, которую платят мокрушники. Нам не дано увидеть всю историю человека. Мы приходим лишь для того, чтобы ее завершить. Это не дает нам права узнать ее целиком.

Но бывают и исключения. Порой мне кажется, что Дарзо колебался: то пытался сделать из меня очередного прославленного мокрушника, такого же, как он сам, то готовил к тому, чтобы стать ночным ангелом. Так что иногда он врал.

Или же он не хотел врать. Может быть, учитель сначала объяснял мне правила, собираясь потом показать исключения к ним – но до исключений мы так и не успели добраться. Я жалею, что мы так дурно расстались, но теперь уже поздно что-либо менять.

Мы проезжаем мимо огороженного поля, где за решеткой резвится дюжина юнцов в выцветших голубых туниках, а примерно две дюжины местных развлекаются, глядя на них. Когда мы оказываемся ближе, я слышу, как мальчишки обмениваются насмешками. Я сразу же обвожу мою лошадь вокруг Фаэны так, чтобы оказаться между ней и полем. Мне хорошо знакомы их интонации: эти подростки набивают себе авторитет, хамя враждебной банде. Поток оскорблений – первое четверостишье сонета, который закончится кровопролитием. Я начинаю искать взглядом, как бы объехать поле.

Фаэна, не сбавляя скорости, едет прямо; она ненадолго отвлеклась на мои маневры, но ее внимание все еще поглощено мальчишками. Мне приходится торопиться, чтобы поспеть за ней. Наконец я вижу за решеткой и сами банды, но подростки разделены не поровну. Против семерых парней в синих туниках стоят пятеро в голубых с желтой полосой на левом плече. Силы неравны – значит, все еще хуже. Мальчишки, оказавшиеся в меньшинстве, могут пропустить этап позерства и сразу перейти к драке, надеясь сравнять шансы неожиданным нападением. Только у одного паренька есть оружие – тренировочный лук, настолько слабенький, что проку от него никакого; но это неважно. Несмотря на юный возраст, эти мальчики кое-чему обучены; они сами – ходячее оружие.

– Хочешь посмотреть? – спрашивает Фаэна. Она улыбается.

И не она одна. Местные тоже в предвкушении, и к полю стекается все больше людей. Но есть в их возбуждении что-то немелодичное – вовсе не так ждала зрелищ публика на Игрищах Смерти. Они не жаждут крови. И никто не пытается найти укрытие. Разве эти люди не знают, насколько здесь опасно?

Мальчики хорохорятся ничуть не меньше цеховых крысят с улиц Сенарии, но я не вижу, чтобы хоть у кого-то под бравадой скрывался страх. Никого не мутит от мысли, что, возможно, им придется убивать, и никто не обмер от страха собственной смерти. Эти юнцы не разжигают конфликт, не переходят к следующему шагу. Они просто… перестали усугублять ситуацию. Некоторые даже отворачиваются, подставляют соперникам спины.

В Сенарии подобного не бывало никогда. Стычка всегда подразумевала унижение, утрату территорий. Она означала голод, отчаяние, кровь. Я совсем неправильно считал ситуацию. Это не прелюдия к кровопролитию. Это игра. Дружеское состязание.

– Готов! – кричит мальчик с тренировочным луком. К его правой ноге привязан колчан, и стоит этот паренек неправильно. Его правую руку окутывает голубое сияние. – Бросай!

Трое его товарищей бросают мячи, целясь на другой конец поля. Лучник быстро натягивает тетиву. Сияние переходит с его руки на стрелу. Техника стрельбы у него отвратительная – лук выставлен не вбок, а прямо перед ним, локоть опущен, сам лук слишком слаб, чтобы выстрелить так дале…

В воздухе появляется облако красной пудры – это разорвалась первая мишень. Затем вторая. Заметить стрелу в полете у меня не получается, но голубой след ее траектории настолько ярок, что оставляет на моих глазах послеобраз. Едва мальчик выпускает стрелу, она тут же оказывается в мишени. По третьей он сначала мажет. Снова растягивается, тщательно целится в мяч, который уже несется к земле в сорока шагах от него, затем стреляет.