Судьба Одина - Скотт Оден

Гримнир увидел серую ткань, свободную и объемистую мантию; он увидел низко надвинутую шляпу с опущенными полями. Из-под его полей выглядывал единственный злобный глаз, мрачный и слезящийся, пронзавший его насквозь.

Один пришел.

Повелитель Асгарда выдохнул. Его зловонное дыхание несло в себе запах древнего инея, горящего дерева и соляной пены, густой медно-красной крови и раскаленного железа. Когда он заговорил, его голос грохотал, как отдаленный гром:

Дочери Мограсира[18], | которые живут под Деревом,

Не балуйтесь совпадениями;

Пока больше носителей вашей крови | таятся на берегах Мидгарда,

Двоих в Румаборге быть не может.

Говори же, скрелинг, | хоть и лжив твой язык

И он поет твою злую песню;

Каким колдовством | ты невредим,

Когда я видел, как ты был убит этой ночью?

Гримнир, однако, не ответил. Его единственный красный глаз сверкнул; губы искривились, обнажив стиснутые острые зубы. И в этот момент, в это мгновение, когда он висел между жизнью и смертью, сотни прожитых им смертных жизней, полных страха и дурных предчувствий, просто испарились, обнажив расплавленную сердцевину ненависти, которая горела в сердце каждого каунара. И все же, в этом было что-то еще — что-то более глубокое, то, что подпитывало эту ненависть, как кузнец подает кокс в кузницу. Что-то, что хотело, чтобы он сгорел, почувствовал удар молота и возродился заново. Что-то не его. Хотя осознание этого было внезапным, Гримниру было все равно. Он ухватился за эту чуждую ненависть и сделал ее своей собственной.

И хотя он висел, схваченный за шею кулаком бога, Гримнир, сын Балегира, совершил то, чем не мог похвастаться ни один из его сородичей…

— Я пырнул этого сукина сына, — рычит Гримнир. — Вонзил острие Хата в предплечье этого трясуна скамеек и разорвал его до запястья. Фо! Почему нет? Что он собирался сделать, убить меня? Не смотри на меня так потрясенно, старый хрыч. Я все равно был мертв. Мы сражаемся до конца, а? Ну, тогда он и сказал это…

Один отшатнулся от холодного железного укуса Хата. Он отпустил Гримнира, который упал на колени и согнулся пополам, пытаясь сделать глубокий вдох. Скрелинг пристально посмотрел на повелителя Асгарда. Кровь, стекавшая с руки Одина, была такой же красной, как у любого смертного. Но ярость, изливавшаяся из глаз бога, была подобна порывам ветра; его голос напоминал завывание штормового ветра:

Отродье вероломства! | Рожденный в грязи скрелинг,

Ты осмелился напасть на того, кто лучше тебя?

(Не вини пса | за то, что он пес?)

Скажи в Настронде | когда упадет смертельный удар,

Что тебе не суждено дождаться Вигрида!

Один воздел руку к небесам, где густые клубящиеся облака, подсвеченные зазубренными молниями, закрывали звезды. С его заросших бородой губ сорвалось слово. Имя. Гримнир знал это; он знал, что за этим последует. Он напрягся, стиснул зубы и не стал отводить взгляд. Прежде чем Один успел заговорить, тень ударила бога со слепой стороны. Слюнявые клыки сжали его окровавленную руку.

И Гримнир рассмеялся.

Ибо Римская волчица застала владыку Асгарда врасплох.

Сила их столкновения заставила содрогнуться землю под ногами Гримнира. Он видел, как разбегались жители Форума, слышал крики в ночи, когда были растоптаны зазубренные колонны и сравнены с землей лачуги; слова литании, подобно стрелам, возносилась к небесам, ища слуха Пригвожденного Бога. Но даже он не осмелился бы вмешаться. Только не здесь, на земле, освященной языческими жрецами, среди руин Античности; здесь два титана Древнего Мира сражались за первенство.

Голос Одина был голосом бури, свирепым и воинственным. Он отшвырнул Волчицу в сторону. Зверь ловко приземлился, развернулся и снова прыгнул, целясь в горло Всеотца. Ее когти, словно ножи, разорвали божественную плоть. Ее рычание было подобно легиону обнаженных мечей; она опиралась на силу этого места, на духов Вечного Рима. Эти духи придавали ей силу, и Гримнир увидел, как на его глазах Волчица раздулась; ее желтые глаза горели сдерживаемой ненавистью — той же самой ненавистью, которую Ромул испытывал к Рему.

Руны, выгравированные на теле Одина, вспыхнули подобно маякам, излучая вес и величие Иггдрасиля. Повелитель Асгарда тоже увеличился в размерах, черпая силу из самого Мидгарда. Он поймал бросившуюся на него Волчицу одной рукой с железными пальцами и удержал ее на расстоянии, даже когда она разорвала его одежду и пронзила плоть. Другой рукой он вцепился в небеса, где вихрь клубящихся облаков проделал брешь между мирами.

Гримнир ощутил холод северных льдов, дыхание ледников, когда земля покрылась инеем. Звуки, исходившие из этого зазубренной дыры, были далекими и призрачными, но знакомыми: лязг стали, гул голосов, музыка, резкий смех, крики умирающих, вой, чудовищное хрюканье. Гримнир знал, что это такое: грохот Девяти Миров. И он догадывался, что последует дальше.

Скрелинг отступил. Он выругался себе под нос, повернулся и бросился бежать, когда Один прорычал одно-единственное слово:

— Гунгнир!

И внезапно, прежде чем успело затихнуть эхо громового голоса Всеотца, мир вокруг него исчез в резкой вспышке света. Что-то ударило Гримнира пониже спины, бросив его в разрушенную стену. Он услышал треск, почувствовал, как волосы у него на затылке зашевелились, и больше ничего не слышал…

Гиф свистит.

— Ага, — говорит Гримнир. — Я так и не понял, что меня убило. Копье или молния Асгарда, кто может сказать, а? Но если это задело меня, то, думаю, это же коснулось и ландветтира — и, скорее всего, всех коленопреклоненных и распевающих гимны, оставшихся на Форуме. И ты думаешь, этот одноглазый тиран пожалел кого-то из них? Или кто-нибудь из нас? Нар! Он защищает свою собственность, этого змея Нидхёгга, хотя с какой целью, я не могу сказать.

— Скажи в Настронде, когда упадет смертельный удар, — бормочет Гиф, как бы про себя, — что тебе не суждено дождаться Вигрида. — Он потирает подбородок, снова и снова повторяя слова. — Как ни крути, в этом есть что-то зловещее.

— И я так думаю. Как будто он собирается напасть на нас до того, как прогремит Гьяллархорн. Но почему? Мы умираем и возвращаемся, совсем как его драгоценные эйнхерии.

— Не знаю. — Гиф встает и смотрит на затянутое облаками небо, на огни Иггдрасиля, мерцающие за завесой. — Я не знаю, маленькая крыса. Ты прав, что боишься. И ты прав еще в одном: нам нужно добраться до Мимира и выяснить, что задумал этот старик, который оставляет воронов голодными, и кто стоит за твоим