Ювелиръ. 1808. Саламандра - Виктор Гросов

создать идеальную оптику, позволяющую видеть цель за версту, вот только какой в ней толк, если в самый ответственный момент кремневый замок даст осечку? Если порох на полке отсыреет? И вообще, как глаза уберечь от всего этого? Про то, что снайпер будет обнаружен по характерному дыму — молчу. Что-то слишком много проблем, как мне кажется.

Прицел из будущего оказывался бессилен без надежного оружия из будущего. Я не мог просто прикрутить его к австрийскому штуцеру — нужно было менять все, начиная с самого принципа воспламенения. Нужен был капсюльный замок, а до его изобретения оставалось еще много лет.

Мысли о новом ружье пришлось отложить.

До 1812 года еще есть время. Надеюсь.

Сейчас же все внимание было приковано к машине — главному делу всей моей новой жизни. После установки массивной станины работа вошла в решающую фазу: мы собирали ее мозг, ее душу. «Программируемый» блок. Венцом всего моего замысла, тем самым шагом в будущее, который должен был сделать машину непобедимой.

Закончив работу, я собрал в мастерской свой «военный совет». Кулибин, на время оставив двигатель, стоял, скрестив руки на груди, с видом придирчивого мастера. Рядом — Илья и Степан, мои верные маршалы, чьими руками и воплощалось в металле то, что рождалось в моей голове.

Перед ними на верстаке, сияя свежей смазкой, лежал собранный узел, похожий на какой-то диковинный, сложный часовой механизм: несколько осей, система рычагов, бронзовых шестерен и сложная станина, на которой должен был крепиться резец.

— Господа, — гордо заявил я, чувствуя себя фокусником перед главным представлением, — мы собрали сердце нашей машины. Теперь я покажу вам, как оно бьется.

Со стола я взял деревянный ящик. Внутри, в аккуратных, обитых бархатом ячейках, лежали тонкие стальные диски, по краю каждого из которых шла сложная, выточенная с невероятной точностью волнистая линия.

— Вот это, — я поднял один из дисков, — наш алфавит. Каждая из этих «розеток» — одна «буква» будущего узора.

Установив на оси механизма три разных диска, я закрепил их, а на самый кончик резца приладил крошечный угольный грифель, подложив под него чистый лист бумаги.

— А вот так, — я медленно провернул приводное колесо, — мы составляем «слово».

Они подались вперед, как мальчишки, впервые увидевшие заморский автоматон. Три щупа-копира прижались к краям дисков. Стоило им начать вращаться, как щупы заскользили по их волнистой поверхности, и вся система рычагов ожила. Резец с грифелем пришел в движение, и на белой бумаге, прямо на их глазах, стала рождаться линия. Она изгибалась, закручивалась в спирали, ломалась под немыслимыми углами, сплетаясь в сложнейший, гипнотический узор, похожий одновременно на морозный рисунок на стекле и на арабскую вязь.

— Представьте себе трех танцоров, — объяснял я, продолжая медленно вращать колесо. — Каждый из них танцует свой, уникальный танец. А резец… резец — их партнер, который вынужден повторять движения всех троих одновременно. И его танец получается таким сложным, что повторить его, не зная партию каждого из трех танцоров, невозможно.

Степан, человек металла, качал головой, не веря своим глазам.

— Да с таким узором можно что угодно чеканить. Никто в жисть не подделает! — выдохнул он.

— А теперь — главный фокус.

Нескольких движений специальным ключом хватило, чтобы снять три диска и установить на их место три других, совершенно иных. Сдвинув лист бумаги, я снова провернул колесо. Грифель начал рисовать совершенно новый узор.

— А в этой коробке у меня сотня таких «букв», — я сделал паузу, чтобы они осознали что я сейчас сказал. — Комбинаций — тысячи. Миллионы. Мы можем хоть каждый день печатать ассигнации с новым, уникальным узором, и ни один фальшивомонетчик в мире за нами не угонится. Они потратят год, чтобы скопировать вчерашний узор, а у нас сегодня уже будет новый. Мы всегда будем на шаг впереди.

Кулибин вдруг весь просветлел. Морщины в уголках его глаз собрались в веселые лучики. Он подошел к механизму, сам провернул колесо и с восторгом ребенка наблюдал, как на бумаге рождается очередное кружево. Выпрямившись, он одарил меня широкой, счастливой улыбкой.

— Так это же… — он улыбнулся еще шире. — Шарманка! Музыкальная шкатулка! Только играет она узоры! Превращает движение в красоту! Да уж, счетовод, удивил! Ведь видал на чертежах это, а гляди-ка сколько красоты — вживую…

Восторг в глазах старого гения стал моим триумфом. Почти все готово.

Глава 21

К октябрю Петербург окончательно раскис, превратившись в мокрую серую губку. Низкое небо давило на голову, а с Невы тянуло сыростью, от которой ничего не спасало. Однако за новыми стенами нашего двора было жарко. На этот день Кулибин назначил премьеру. Сегодня он собирался вдохнуть жизнь в своего чугунного монстрика — «огненное сердце».

Во дворе собралась вся наша разношерстная «артель». Илья со Степаном, чумазые подмастерья, даже Варвара Павловна вышла на крыльцо, прижимая к себе закутанную в шаль Катеньку. Сам я переминался с ноги на ногу у эпицентра событий, ощущая себя лаборантом перед опасным экспериментом. Чуть поодаль, опираясь плечом о кирпичную кладку и скрестив руки на груди, застыл граф Толстой. В его позе сквозило брезгливое любопытство.

Посмотреть, впрочем, было на что.

Если бы эстетика могла убивать, творение Кулибина приговорило бы нас всех на месте. Чугунный Франкенштейн, угнездившийся посреди двора, напоминал ночной кошмар водопроводчика: массивный цилиндр, грубо отлитый картер и хаотичное переплетение медных трубок, опутывающих «сердце» подобно венозной сетке. Система охлаждения — примитивная бочка с водой — соединялась с рубашкой цилиндра шлангами, сшитыми из просмоленной парусины. Рядом, на отдельной станине, притаилось магнето с длинной рукоятью — единственная деталь, к которой, кажется, прикасался напильник. Изящества в этой груде металла было не больше, чем в кувалде, зато от каждого болта веяло надежностью, способной пережить и французское нашествие, и ядерную зиму.

— Так, а что его толкает-то, Пантелеич? — сиплым шепотом поинтересовался Степан, опасливо косясь на маховик размером с тележное колесо.

— Эх, Степа. Здесь работает ярость, — я повысил голос, стараясь перекрыть шум ветра. — Схема простая. Впрыскиваем внутрь этого чугунка каплю спирта. Она мгновенно становится туманом. Следом — искра. Бах! Малый взрыв швыряет поршень вниз. Маховик по инерции тащит его обратно. И снова: впрыск, искра, удар! Представь себе пушку, которая стреляет пять раз в секунду, только вместо ядер выдает чистую силу.

В глазах Степана читался суеверный ужас пополам с восторгом.

Кулибин тем временем кружил вокруг своего монстра, напоминая наседку, высидевшую драконье яйцо. Обычно его руки были твердыми как тиски, но сейчас пальцы предательски подрагивали,