Река Великая - Максим Николаевич Николаев

В 1979-м году Полянский опубликовал книгу о новой культуре — Коркодинской. Это была почти сенсация. Книгу читали, обсуждали, спорили — все, кто историей интересуется, я имею в виду, простые читатели. Но в академической среде работу не приняли, и даже Рыбаков, бывший научрук, заклеймил ее как ненаучную. Когда Полянский запросил разрешение на новые раскопки в Коркодино, то ему отказали. Через несколько лет потом в архивах Третьего отделения в Питере он наткнулся на дело нашего псковского помещика Пятибокова: помещик то ли убивал крепостных на каких-то обрядах, то ли не убивал — вину так и не доказали. Сам я документов не видел и ничего сказать не могу, но Полянский был почему-то убежден, что дело связано с культом Ящера. Захотел организовать новую экспедицию, теперь уже в Псковский район, этнографическую, но ему снова сказали «нет». И тогда он бросил всё, включая семью, и переехал в Псков. Здесь устроился читать курс древней истории в наш институт, но бòльшую часть времени занимался своим исследованием, много работал в поле. Ничего не нашел, что меня удивляет.

— Почему удивляет?

— Ну как же, сейчас пишут: еще с советских времен по району ходили слухи про жертвоприношения в Ящерах. Полянский не мог этого не знать. Последним, что он опубликовал, была статья к тысячелетию крещения Руси в «Псковщине» — выходила такая газетка в перестройку, напечатали всего несколько номеров. Это было в 1988 году, и после этого он куда-то исчез. Говорили, что эмигрировал под чужим именем и вроде бы из-за политики, чуть ли не бежал от КГБ, но я этому мало верю. В перестройку ученые с подобными взглядами вполне комфортно себя чувствовали в Советском Союзе.

— С какими взглядами?

— Полянский, как и Рыбаков, был антинорманист, но пошел, скажем так, несколько дальше своего учителя.

Иван выжидающе посмотрел на собеседника в очках.

— Он был первым председателем псковского отделения общества «Память», — объяснил Иван Ильич. — Правда, потом переругался с москвичами на идейной почве.

Физрук на скамейке рядом с историком хмыкнул.

* * *

«В Российской империи потомственную аристократию составляли три рода: скандинавы-рюриковичи, литовцы-витовтовичи и монголы-чингизиды. Власть над аборигенами они получали по праву рождения. Чтобы войти в круг знати, русский человек должен был особыми заслугами доказать верность иноземцам, но всё равно жалованное дворянство по своему положению оставалось на ступень ниже столбового. После распада Российской империи на место прежних инородцев пришли новые. Из 21 члена ЦК РСДРП(б), избранных на VI июльском съезде в 1917-м году, 19 были евреи. Общая доля еврейства в партии превышала 80 %. За тысячу лет приученный подчиняться монголам, варягам и литовцам, русский народ склонил голову перед новыми хозяевами страны — Бланками, Бронштейнами, Гершами, Розенфельдами. При Сталине-Джугашвили на Русь вернулось крепостничество: теперь уже в колхозах и совхозах крестьян прикрепили к наделам и лишили права свободно передвигаться по своей стране. Утешением для обездоленного, униженного народа стало горькое и безобразное пьянство, этот вечный бич…» — на середине предложения майор Копьев закончил читать вслух и вернул Ивану Сабанееву копию статьи из перестроечной газеты. — В перестройку общество «Память» у нас в Пскове митинговало перед памятником Ленину, собирали подписи, чтобы его снести, — вспомнил он.

— Когда эта статья вышла, Полянский уже разорвал с «Памятью» отношения. Не поладил с новым лидером.

— Это Васильев?

— Да. Он слишком ударился в монархизм и православие. Полянский был против того, и против другого. В этой же газете, в «Псковщине», еще раньше вышла его статья с критикой «Памяти».

— А по нашему культу нашел у него что-нибудь полезное?

— Много разного, — неопределенно ответил Иван.

Полное собрание трудов доктора Полянского в ксерокопиях Иван Сабанеев получил по запросу из псковской Ленинки неделю назад. Изучал бумаги дома и только сегодня с обеда принес стопку на работу. Публицистики было немного — всё больше научные тексты в «Советском славяноведении», «Вопросах истории» и сборниках РАН, а также две отдельно изданные книги.

Magnum opus скандального ученого под заглавием «Коркодинская культура. Историко-этнографический анализ» был объемом в пачку бумаги для ксерокса и рассказывал о древнем кровавом культе речного бога Ящера. Якобы, до IX века включительно «прарусы пребывали в некоем подобии золотого века, питаемые рекой и занимающиеся трудом не ради прокормления себя и своих семей, но только для удовольствия». Потом пришли варяги: принесли земледелие и своих богов. Правнук Рюрика Владимир установил на холме в Киеве известный археологам гетерогенный пантеон. Перун, Хорс, Даждьбог, Стрибог, пес Симаргл, Мокошь были нерусские божества: кто балтийского (Перун — Перкун — Перкунис), кто германского (Стрибог — Зигфрид), а кто даже египетского (Хорс — Хорус — Гор) происхождения — так, по крайней мере, утверждал автор книги.

Среди десятков известных богов Древней Руси Полянский нашел славянские корни у одного единственного — кузнеца Сварога, причем само имя Сварога будто бы было вариантом имени «Садко» (Сварог — Садок — Садко): до насильственного крещения Руси новгородский богатырь — ученый писал об этом — почитался у древних русов как культурный герой, вроде греческого Прометея или шумерского Гильгамеша. Теорию подтверждала версия былины из Вологодской губернии. В ней речной князь передает вместе с тремя дочерями будущему зятю Садку необходимые ремесленные навыки и некий негасимый речной огонь. Уже самостоятельно Полянский делал вывод, что союз Садка с речными княжнами дал начало русскому племени.

С антропогенетическим мифом, то есть с мифом о происхождении человека, историк в своей книге связал и само имя речного князя, которое раньше звучало как «ящур» или — в интерпретации автора — «йе-щур», где «йе» — исчезнувший из языка древнеславянский артикль, а «щур» — «предок» в переводе на современный русский. Почему имя древнего бога оказалось связано с болезнью скота, объяснял еще академик Рыбаков: в Древней Руси мор считали местью речного царя бывшим рыбакам, которые отошли от прежних занятий и перестали воздавать тому почести.

Как и Рыбаков, Полянский писал о русской вышивке и так же называл ее орнаменты «наследием язычества, изгнанного из публичной сферы в народное бессознательное». Особое внимание он удалял ромбу с точкой в центре. Учитель Рыбаков видел в этом знаке символ поля, засеянного зерном, но ученик утверждал, что символ восходит к более древней рыболовческой эпохе и обозначает рыбу с глазом-точкой.

По ходу исследования ученый ссылался на дипломата Герберштейна, материалы дела псковского помещика Пятибокова и древние сообщения о псковских ушкуйниках, которые с лодей нападали