Военный инженер Ермака. Книга 5 - Михаил Воронцов

Старый мурза тяжело вздохнул и передал стрелу телохранителю.

— Сохрани ее и едем дальше.

Воины молча кивнули. Они помогли мурзе забраться обратно в седло, построились в более плотный строй вокруг него. Отряд медленно двинулся дальше по лесной дороге. Кутугай ехал, погруженный в невеселые думы.

Солнце уже клонилось к западу, удлиняя тени деревьев. Где-то вдалеке закричала сова, хотя для нее было еще рано. Дурной знак, подумал Кутугай. Лес вокруг казался полным невидимых глаз, следящих за каждым их движением.

Глава 22

Маметкул стоял посреди лагеря. Расстояние было большим, но глаза сына Кучума, привыкшие к степным далям, различали каждую деталь вдали. Он видел, как старый мурза Кутугай медленно двигался между шатрами в окружении плотного кольца телохранителей.

Старик шел размеренной походкой властителя, но Маметкул замечал, как напряжены его плечи под богатым халатом, расшитым золотыми нитями. Кутугай старался держаться прямо, демонстрировать силу и уверенность, но движения выдавали усталость и тревогу. Седая борода мурзы покачивалась при каждом шаге, а правая рука то и дело непроизвольно тянулась к рукояти сабли.

Телохранители — дюжина отборных нукеров — двигались вокруг своего господина подобно стае волков, охраняющих вожака. Их головы постоянно поворачивались, глаза шарили по окрестностям, выискивая малейшие признаки опасности. Двое шли впереди, расталкивая редких прохожих, трое прикрывали спину, остальные держались по бокам.

Маметкул прищурился, разглядывая лица охранников. Многие были молоды — видимо, Кутугай не доверял старым воинам, служившим еще его отцу Кучуму. Их лица блестели от пота, несмотря на прохладный осенний день. Один из них, рябой батыр с косым шрамом через всю щеку, постоянно облизывал пересохшие губы. Другой, совсем юный, с редкой бородкой, напряженно озарился по сторонам, словно ребенок, потерявшийся в лесу.

Слухи о покушении разнеслись по всему улусу быстрее степного ветра. Маметкул слышал разное — говорили, что ночью в шатер Кутугая проник убийца с отравленным кинжалом, что стрела просвистела в волоске от головы мурзы во время утренней молитвы, что повар пытался подсыпать яд в кумыс. Правды никто не знал, но страх витал над лагерем подобно туману над утренней рекой.

Кутугай остановился у входа в свой шатер — самый большой и богатый в стойбище. Белый войлок был украшен узорами из красной и синей ткани.

Старый мурза обернулся, окидывая взглядом лагерь. На мгновение Маметкулу показалось, что их глаза встретились через сотни шагов разделявшего их расстояния. Лицо Кутугая было изборождено глубокими морщинами, словно высохшее русло реки. Под густыми седыми бровями прятались маленькие колючие глаза, в которых читалась не только настороженность, но и какая-то обреченная решимость человека, знающего, что смерть рано или поздно найдет его. Или это только видимость?

Один из телохранителей первым нырнул в шатер, проверяя безопасность внутри. Через несколько мгновений он высунул голову и кивнул. Только после этого Кутугай переступил порог, но даже в этот момент двое нукеров встали по обе стороны от входа, преграждая путь возможной стреле или метательному ножу.

Маметкул наблюдал, как охранники расположились вокруг шатра. Четверо остались у входа, остальные разбрелись по периметру, заняв позиции так, чтобы контролировать все подходы. Их руки лежали на рукоятях сабель, а взгляды метались между соседними юртами, кострами и снующими людьми.

Ветер разносил запахи лагеря — дым костров, конский навоз, кислый аромат кумыса и мяса, жарящегося на вертелах. Эти запахи были запахами его детства, его народа, его по праву рождения власти. Власти, которую украл Кутугай, воспользовавшись смертью Кучума и разбродом среди наследников.

Маметкул перевел взгляд на других людей в лагере. Большинство старались держаться подальше от шатра мурзы, обходили его стороной, опасаясь попасть под горячую руку нервничающих телохранителей. Но Маметкул замечал и другое — быстрые переглядывания, перешептывания за юртами, сдержанные жесты. Народ чувствовал слабость Кутугая, чувствовал, что его власть пошатнулась.

— Жив, собака, — с ненавистью произнес Маметкул. — Но ничего, это ненадолго.

* * *

…Я не мог отвести взгляда от нашего первенца — бронзовой пушки, что наконец-то остыла после отливки. Много времени ушло на подготовку, на добычу нужного количества меди и олова, на строительство печи и изготовление формы. И вот она лежала передо мной — чуть больше двух метров в длину, с толстыми стенками у казённой части и постепенно сужающаяся к дулу.

Я провёл ладонью по холодному металлу, ощущая гладкость поверхности. Бронза получилась отменная. Цвет вышел золотисто-коричневый, благородный такой, не то что почерневшее железо нашего старого фальконета.

— Давайте взвешивать! — позвал я помощников.

Мы подвели под ствол толстые жерди и с помощью блоков подняли пушку на весы, что смастерили из коромысла и гирь, отлитых по моим чертежам. Стрелка качнулась и замерла.

— Двадцать пудов с небольшим, — объявил казак, старательно считая гири на противоположной чаше.

Я кивнул с удовлетворением. Чуть больше трёхсот двадцати килограммов — самое то для полевого орудия. Не слишком тяжёлая, чтобы её могли перевозить четыре человека, но и не лёгкая настолько, чтобы бить лишь накоротке.

Достав из кармана деревянную линейку с нанесёнными мною делениями, я приступил к самому важному — замеру калибра. Засунув линейку в дуло, я старательно измерил диаметр канала ствола в нескольких местах.

— Семьдесят два миллиметра ровно, — с удовлетворением констатировал я. — По всей длине одинаково, как и задумывали.

Это было критически важно. Теперь все ядра, что мы отливали для этой пушки, подойдут и к следующим орудиям такого же калибра. Не придётся каждый раз подбирать снаряды к конкретному стволу, как это было раньше.

— Несите лафет! — распорядился я.

Лафет я конструировал очень тщательно. Брусья из лиственницы, скреплённые железными полосами, образовывали прочную раму. Колёса — не простые «тележные», а специально усиленные, с железными ободами и толстыми спицами. Ось — кованая, толщиной почти в руку. На лафете предусмотрел железные цапфы, на которые ляжет ствол, и винтовой механизм для изменения угла возвышения.

Мы осторожно установили бронзовую пушку на лафет, закрепили, проверили, как она поворачивается и поднимается. Всё работало как надо — ствол легко менял угол наклона при вращении винта, а сам лафет, несмотря на вес, катился достаточно легко.

— А теперь и старичка нашего на колёса поставим, — сказал я, кивнув на железный фальконет, что верой и правдой служил отряду Ермака с самого начала похода.

Фальконет был заметно меньше — килограммов двести весом, не больше. Ствол его, потемневший от времени, был отлит грубее, с неровностями и наплывами металла. Калибр я замерил ещё раньше — около шестидесяти миллиметров, причём в разных