Усадьба «Медвежий Ручей» - Алла Белолипецкая

должны понимать, каковы мои возможности. И, если вы согласитесь оставить ваши фанаберии и проявить благоразумие, я вам обещаю: я все свои возможности использую и выведу на чистую воду убийцу вашего отца. Можете в этом не сомневаться.

– Проявить благоразумие – это как? – Тон титулярного советника показался Зине до такой степени глумливым, что она даже вздрогнула.

Ванечка, однако, ответил абсолютно спокойно:

– Когда мы отопрём дверь, вы отправитесь вместе с нами в дом и там станете делать то, что мы с Зинаидой Александровной вам скажем. И не покинете дома без нашего дозволения, пока вся эта ситуация не разрешится. Я хочу сказать…

– Я понял, что вы хотите сказать, – перебил его Левшин. – И мой ответ: нет. Не вы заперли меня здесь – я сам здесь заперся. Изнутри на двери – деревянный засов. И он дубовый, как и сама дверь. Она откроется только тогда, когда я решу её открыть. А я выходить отсюда не собираюсь. И знаете почему? Я не доверяю никому из господ Полугарских. Я не доверяю никому из родственников господ Полугарских, включая вашу очаровательную невесту. И, уж не обессудьте, я не доверяю вам, господин Алтынов. А потому убирайтесь-ка вы отсюда к чертям собачьим! Я! Буду! Сидеть! Здесь!

Последние фразы он проорал так, что Зина даже отшатнулась от вентиляционной отдушины под крышей ледника. А Иван поднял руку с пистолетом и направил его ствол прямо в отверстие продува, так что Зина решила: сейчас он выстрелит! Однако она даже испугаться этой мысли не успела. Купеческий сын пистолет опустил и произнёс, не возвышая голоса:

– Как вам будет угодно.

После чего взял Зину под локоток и повлёк её от ледника прочь.

Они шли молча, пока не отдалились шагов на тридцать от добровольного узилища господина Левшина. Только тогда Ванечка остановился, вернул Зине так и не пригодившееся оружие и произнёс:

– Пистолет нам тут не поможет. Но у меня возникла идея, как обратить вспять всё то, что здесь происходит. Как убрать стену вокруг усадьбы. Только мы должны до захода солнца выманить Левшина из его ледяного дома.

Глава 19

Приворотное зелье и огненные змеи

21 августа (2 сентября) 1872 года.

Вечер понедельника

1

Ещё никогда в жизни Иван Алтынов не был так рад оказаться под крышей жилища – какого угодно! – как в тот день. По сравнению с адским пеклом, которое царило снаружи, внутренность дома Полугарских казалась прямо-таки оазисом посреди пустыни. А ведь и в доме температура воздуха составляла +29° по шкале Цельсия! Иван видел настенный термометр, когда они с Зиной входили в столовую, где сидели сейчас рядом, вдвоём за длинным столом.

Но вместе с иллюзорной прохладой купеческий сын ощущал и другое. Ему казалось: сам дом пребывает в ужасе от всего, что происходит вокруг. Доски пола сотрясались под ногами людей куда больше, чем следовало. Шторы на окнах колыхались при наглухо закрытых рамах. Люстры со свечами, развешанные под потолком на массивных бронзовых цепях, сами собой раскачивались – несильно, однако вполне различимо для глаза. Дом словно бы колотила нервная дрожь. Наверное, если бы он отрастил себе ноги, как избушка Бабы-яги, то сорвался бы с места и принялся оголтело носиться по усадьбе, удирая от огня, который минувшей ночью уже добрался до флигеля.

Иван Алтынов мысленно усмехнулся подобной аналогии. Однако и в его голове смешок этот прозвучал невесело, пожалуй – даже мрачно.

Зато Эрик Рыжий не разделял угрюмого настроения своих людей. Им вот-вот должны были подать обед, и котофей явно об этом догадывался. Сидя на паркетном полу возле Зининого стула, он взволнованно подёргивал ушами: ловил доносившиеся из коридора звуки. Аппетита рыжий зверь уж точно не утратил.

– У неё даже нюхательной соли не нашлось! – говорила между тем Зина, то и дело покусывая губы. – Зря я вообще вздумала рыться в её вещах… Что сказала бы бабушка, если бы увидела, как я шарю в её комоде!.. А главное…

Девушка запнулась на полуслове: явно засомневалась, стоит ли говорить.

– Ты обнаружила там что-то необычное? – спросил Иван.

– Я поначалу решила: это серебряные столовые приборы. У бабушки в нижнем ящике комода лежал холщовый мешок – тяжёлый. И, когда я его вытащила, в нём что-то зазвенело. Да, знаю, знаю: заглядывать в него мне не следовало! Ведь ясно же было, что никакой нюхательной соли там нет…

Зина поморщилась, опустила плечи, и Рыжий, явно понявший, что нужно её приободрить, поднялся с пола и принялся тереться мохнатым боком о её ноги. Иванушка протянул руку, коснулся Зининых пальцев. «Я уже почти обо всём догадался, – хотелось ему сказать. – Так что ты никого не подведёшь, если расскажешь». Но девушка, казалось, и без слов его поняла, снова заговорила:

– В мешке действительно лежало серебро. Только не столовое. Скорее, там было что-то вроде серебряного лома. Мой папенька как-то раз сдавал такой в переплавку, когда один прихожанин пожертвовал старый серебряный канделябр на оклад для иконы. Я думаю, то, что лежало в комоде у бабушки, тоже прежде являлось канделябром. Шандалом – по-старинному. И наверняка он в самом деле был старинный! Подставка его изображала морского бога Нептуна, и он стоял, опершись на огромный трезубец – размером вдвое больше его самого. На том трезубце свечи и крепились. Ну, то есть это я так думаю. Фигура Нептуна-то уцелела, осталась неполоманной, а вот трезубец кто-то отчекрыжил возле самой Нептуновой руки. В мешке я нашла от него только куски серебряного древка да три зубца. Все – бесформенные, как свечной нагар. И вид у них был такой, будто от них отщипывали по кусочку. Даже странно, что такую красивую вещь решили переплавить, а не отреставрировать…

«А не странно ли, что твоя бабушка хранила этот серебряный лом в своей спальне?» – вертелся у Ивана на языке вопрос. Но вместо этого он спросил другое:

– А ты не знаешь, куда делась та шёлковая подушка, на которой твоя бабушка сидела там… ну, в той привратницкой будке?

– Понятия не имею, – призналась Зина. – А на что она тебе?

– Хотел получше рассмотреть вышитый на ней герб.

– Я тебе и так скажу: это был герб дворянского рода Полугарских. Я его видела в гербовнике, который есть в кабинете Николая Павловича.

Иван расспросил бы её ещё об этом гербе, но тут Любаша вкатила в столовую заполненную сервировочную тележку. И внезапно у Зинуши сделалось такое выражение лица, будто она собралась выкрикнуть на манер Архимеда: «Эврика!» Горничная, впрочем, ничего не заметила: молча принялась выставлять на стол тарелки, раскладывать приборы, устанавливать судки и блюда