Дом бурь - Йен Р. Маклауд

рту, которая называется «язык» и которой у Иды не было. Затем послышались голоса – зимние голоса, хотя он понимал, что все дело в поющей реке и тех камешках. Его вразумляли: вот так к чему-нибудь можно «прикоснуться». Вот так нужно «прислушиваться». Вот это «вкус», опять-таки, совсем другое дело. Вот это, Клейд, называется «цвет», а вот это – «запах». Мир надо исследовать руками и пальцами, а не ртом; впрочем, когда он сидел на трехногом табурете у очага в Большой комнате, огонь трогал его и дарил тепло без всяких пальцев. Огонь был хорошим, но в то же время опасным, и надлежало оставаться сидящим на табурете, ни в коем случае не приближаясь к пламени, что он и делал, заодно слушая доносящиеся из-за двери зимние голоса.

«Даже его имя – Клейд. Ты когда-нибудь слышал, чтобы кого-то так звали?»

Это была Ида, которую он мог слышать хоть с открытой, хоть с закрытой дверью, потому что у нее не было языка, и звуки, которые она издавала, проявляли себя только в его голове.

– Если хочешь, вини Цветочка – это был всего лишь первый набор звуков, который он издал. Однако мальчик уникален. С какой стати у него должно быть имя, побывавшее в употреблении?

«Но мы делаем его чересчур уникальным. Ты же видел, как он все путает. То слышит всякое, то не слышит. Нам не следовало соглашаться и идти в это заведение святого Альфеджа…»

– Тебя послушать, Ида, так у меня был выбор. Чего бы ни хотела Элис Мейнелл, она определенно не собиралась позволять Клейду жить обычной жизнью. Ты ее не знаешь, Ида, – по крайней мере, не знакома с нею по-настоящему. Она…

Тут речь Сайлуса – а Клейд заметил, что в последнее время он старается как можно больше слов произносить ртом, пусть это и неудобно и к тому же от этого лицо обдает теплым дождем, – превратилась в песню, и смысл песни Клейд не понял, потому что она была такой же сердитой, странной, опасной и притягательной, как пламя в очаге.

«Мы не можем отказаться от него, Ида…»

«Просто я… иногда впадаю в отчаяние. Хотя очень сильно его люблю. Пусть даже у нас нет выбора».

– Мы должны стремиться к практичности. Это самое важное. И, вероятно, самое трудное. Кто знает, что принесет будущее, но он – его часть.

«В конце концов, кому он нужен сейчас?»

– Он совершенен. Он уникален, и он наш. Он действительно Избранный. Сожалеть слишком поздно. Подумай о том, как сюда попали мы с тобой, Ида…

Многое из этого и многое другое не имело для Клейда особого смысла. Но мир рос, и он тоже, и ему надо было учиться. Учеба на вкус отдавала пауками и пылью. Для нее даже отвели особую комнату, расположенную высоко в дальнем углу Большого дома, где бук стучался в окна, а летом можно было услышать, как чирикают птенцы ласточки, разучивая свою часть песни.

– А теперь послушай. Произнеси это медленно. Не торопись. «Меня зовут Клейд».

Клейд так и сделал, но Сайлус покачал головой. Он растянул губы в улыбке, однако Клейд почувствовал, что ему грустно.

«Нет…»

– Не хочу, чтобы ты говорил так, как говорю я, Клейд. Открывай рот как следует. Ты не должен бормотать или плеваться.

«Но ведь…»

– Знаю, знаю. Я сам виноват. Уж таким я стал после преображения. – Серость в глазах Сайлуса поблекла, песня в его голове утихла. Другие аспекты песни – пение птиц, постукивание букового дерева – окружили Клейда. Ида бродила по саду, и он знал, что она прислушивается. Или не прислушивается – потому что для того, чтобы слушать, надо было использовать уши; лишь часть песни представляла собой звук. Так что, возможно, Ида вообще не слушала.

– Я думаю, ты должен выражать свои мысли вслух… – проговорил Сайлус.

«А может, и нет. Наверное, так мы еще сильнее запутаемся».

– Говори, как будто подражаешь Иде. Которую слышишь в своей голове.

«Столь же четко».

– Стало хоть чуть-чуть понятнее?

– Да.

Ида в Саду отломила сухой побег ворсянки, и плоть растения слилась с ее плотью.

«Да».

Потом стало проще. Клейд должен был издавать звуки ртом, а не внутри собственной головы. Как поющая птица, да, хотя мы и не птицы, Клейд, мы Избранные, мы Дети Нового века. Нельзя класть камешки в рот, какими бы они ни были прохладными и сладкими на вкус, и тайком облизывать оконные стекла тоже нельзя.

Затем, с приходом весны, появились порхающие штуковины, которые пахли, как угол дома, где бугрились стены и просачивался дождь. Штуковины, которые Ида держала в сомкнутых неуклюжих ладонях или клала на шершавые колени и подолгу разглядывала. Они назывались «книги», и да, Клейд, это буквы, слова. «Они – особая часть песни». С наступлением лета коровы вырвались в Сад, и Фермеры убежали вместе с ними – мычали и чавкали среди мушиных облаков, топтали крапиву, пока не пришли Кузнецы и не прогнали их ручищами-лопастями, все еще раскаленными после Кузни.

Летом все шло просто замечательно. Летом они с Идой сидели на старой скамье, и в жарком воздухе порхали бабочки. Лето предназначалось для книг. Летом он учился читать. Ида тыкала черным пальцем в зернистые картинки. «Корова». «Птица». Затем «собака» – все равно что «кошка», но он ее не видел, пока Ида не показала. Как они смеялись, когда она заставила собаку возникнуть у него в голове и завилять хвостиком! Да, он скоро запомнил все эти штуки и особые формы, которые они приобретали, стоило раздавить их, словно мух, между так называемыми «страницами». Но… «мужчина», «женщина»? Ида, что в этих словах такого грустного? И как пишется «Избранный»?

Задолго до того, как Клейд узнал, что такое выражение на самом деле существует, он сделался «заядлым читателем». На самом деле, он был заядлым во всем. Он вбирал в себя все подряд, не только камешки, ведь «заядлый» – тот, кто со страстью отдается любимому занятию. Он поглотил Большой дом. И чердак, где солнечные лучи пронзали дырявую крышу. И Сад до самого Леса, где обитали Осененные, но не дальше. И длинное пространство, называемое Проезда Нет, ведущее в одном направлении к Кузне, а в другом – в никуда.

Он любил сидеть в сводящем с ума жаре Кузни, среди пыхтения мехов, криков и грохота. Кузнецов было двое, оба с плоскими красными физиономиями, широченными плечами, бряцающими серыми руками со следами ожогов, но с тем же успехом мог быть и один. Когда раскаленный металл погружался в одну из