Император Пограничья 16 - Евгений И. Астахов

трон может достаться какому-нибудь предприимчивому советнику, жене, любовнице или дальнему родственнику, которого узурпатор объявит наследником в последний момент. И тогда за княжество всё равно придётся воевать, только годы будут потеряны, а она постареет, ослабнет, растеряет союзников.

Принять его предложение — означает простить врага за содеянное? Или это всего лишь прагматизм, холодный расчёт, которому её учила жизнь наёмницы?

Отказать — сохранить право на месть. Но получит ли она когда-нибудь больше, чем предлагают сейчас?

Княжество — это её детство. Длинные коридоры дворца, по которым она бегала босиком, вызывая недовольство нянек. Отцовский кабинет, пропахший табаком и старыми книгами, где она сидела на коленях у папы, пока тот разбирал государственные бумаги. Мамин сад с розами, которые цвели всё лето, наполняя воздух сладким ароматом. Уроки фехтования во дворе, когда отец лично учил её держать клинок, приговаривая, что княжна должна уметь защитить себя не хуже любого воина.

Всё это можно вернуть. Реально, осязаемо. Нужно лишь подождать и принять подачку из рук убийцы.

Но принять что-либо от этого человека?..

Засекина смотрела на Шереметьева и чувствовала, как внутри поднимается знакомая волна ненависти — густая, удушающая, та самая, что держала её на плаву все эти годы.

Насколько проще было бы убить его прямо сейчас. Один удар — и десять лет ожидания закончатся. Он сидит в трёх шагах от неё, без охраны, без оружия, самоуверенный в своей неприкосновенности. Ярослава могла бы вскрыть ему глотку прежде, чем он успел бы моргнуть.

Но сделать это здесь, в доме Голицына, означало нанести страшное оскорбление хозяину, растоптать священные законы гостеприимства. А ещё хуже — подставить Прохора. Он встанет на её сторону, она знала это без тени сомнения. Встанет и разрушит отношения с союзником, который ему нужен. Ради неё. Потому что такой он человек.

И именно поэтому она не могла себе этого позволить. Не по отношению к тому, кто стал ей дорог больше собственной мести.

Вместо того, чтобы фокусироваться на несбыточных мечтах, княжна попыталась разобраться в собственных мотивах, заглянуть под маску, которую носила так долго, что та почти срослась с ней. Что движет ею на самом деле? Жажда справедливости оттого, что преступник должен понести наказание, а не откупиться? Или нечто менее благородное — расчёт на то, что рядом с Прохором она получит всё и сразу, без унизительного ожидания чужой смерти?..

Она вспомнила мать — бледную, исхудавшую, лежащую на кровати в крошечной комнатке съёмной квартиры в Твери. Она угасала на глазах, и никакие целители не могли помочь, потому что лечить было нечего. Она просто не хотела жить без мужа. «Не дай мести сожрать тебя изнутри, как сожрала меня скорбь, — прошептала мать за день до смерти. — Обещай мне, доченька».

Ярослава обещала. И нарушила обещание в тот же день, когда закрыла матери глаза.

Она вспомнила отца — его громкий, раскатистый смех, которым он смеялся, когда слушал от слуг о её проказах. Тот же смех она услышала в последние секунды его жизни, когда он лежал с кинжалом в спине, а Шереметьев наклонился к нему и что-то прошептал. Отец засмеялся тогда…

— Что вы ему сказали? — голос Ярославы прозвучал неожиданно даже для неё самой.

Шереметьев вздрогнул, и она увидела, как расширились его зрачки.

— Простите?

— Моему отцу. Перед тем, как добили его, — княжна наклонилась через журнальный столик, отделявший кресла друг от друга, и узурпатор непроизвольно вжался в спинку. — Вы наклонились и что-то прошептали ему на ухо. Что именно? Я хочу знать.

Шереметьев облизнул губы, и Засекина заметила капельки пота, выступившие на его висках.

— Княжна, я не понимаю, какое это имеет отношение к нашему разговору, — он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой и жалкой. — Давайте лучше обсудим детали предложения, я уверен, что мы сможем найти взаимовыгодные…

— Я задала вопрос.

— Это было так давно, — Шереметьев развёл руками, избегая её взгляда. — Я едва помню события того дня, всё происходило очень быстро, в горячке момента…

— Ответь ей!

Голос Прохора прозвучал негромко, но в нём была сила, которую Ярослава уже ощущала раньше, на балу, когда он заставил узурпатора убраться. Что-то древнее, властное, не терпящее возражений. Шереметьев дёрнулся, словно его ударили, и на мгновение в его глазах мелькнул животный ужас.

— Я… я сказал ему…

Узурпатор сглотнул, борясь с собой. Его лицо побагровело от напряжения, но слова полились сами собой, будто их выдавливали из него невидимой рукой:

— Твоя жена согреет мою постель этой же ночью, а дочь станет следующей…

Шереметьев осёкся, хватая ртом воздух, словно вынырнул из-под воды. На его лице застыло выражение человека, который только что выдал постыдную тайну и не понимает, как это произошло.

А Ярослава поняла всё.

Отец смеялся, потому что знал — узурпатор ошибался. Её мать скорее умерла бы, чем отдалась убийце мужа. И умерла. А дочь не погибла, не сломалась, не превратилась в жертву. Она выжила, окрепла, собрала отряд, нашла союзника и вернулась, чтобы посмотреть убийце в глаза.

Отец смеялся над своим убийцей. Над его ничтожностью, над его уверенностью в победе. Над тем, что тот никогда не поймёт — есть вещи, которые нельзя погубить или получить силой.

Лицо княжны окаменело. Она осознала с абсолютной ясностью, что никогда не простит себя и не сможет двигаться дальше, оставив травму в прошлом, если не покарает этого человека за убийство отца и последующую смерть матери. Не ради мести как таковой — ради справедливости. Ради того смеха, который она слышит каждую ночь.

— Я отказываюсь, — сказала она.

Шереметьев уставился на неё так, словно она заговорила на незнакомом языке.

— Княжна, но… это щедрое предложение, — он запнулся, подбирая слова. — Земли, титул, в конечном счёте престол…

— Знаю, — Ярослава перебила его спокойно и холодно. — И я отказываюсь.

Она почувствовала на себе взгляд Прохора — внимательный, оценивающий. Он молчал, не вмешиваясь, и в его молчании была поддержка, которую княжна ощущала почти физически.

— Но почему? — голос Шереметьева сорвался на фальцет.

— Вы этого никогда не поймёте, — Засекина посмотрела на него сверху вниз, хотя они были почти одного роста. — Не всё в этом мире продаётся. Принять от вас что-либо — значит признать, что ваши подачки могут искупить кровь моей семьи.

Она помолчала, давая словам осесть в сознании узурпатора.

— Я не продаюсь. Ни за земли, ни за титул, ни за золото. Когда придёт время, я заберу престол сама. Не вашей милостью, а своим мечом.

Шереметьев побледнел так, что Ярослава на мгновение подумала — он сейчас упадёт в обморок.

— Это…