Император Пограничья 16 - Евгений И. Астахов

— Решение Московского Бастиона, — произнёс он, не оборачиваясь. — Полное экономическое эмбарго на все товары из Муромского княжества. Требование публичных извинений перед конунгом Эриком и князем Платоновым. Контрибуция в размере двухсот тысяч рублей ресурсами — Эссенция, Реликты, на ваш выбор. И запрет лично вам появляться в Москве сроком на пять лет.

— Это неприемлемо! — Терехов вскочил со стула. — Вы не имеете права!

— Я — князь Московского Бастиона, — Голицын обернулся, и что-то в его взгляде заставило гостя отступить на шаг. — На своей земле я имею все права!

Терехов стиснул кулаки. На его холёном лице проступили красные пятна.

— Вы пожалеете об этом, Дмитрий Валерьянович, — процедил он сквозь зубы. — У меня есть влиятельные друзья. Очень влиятельные. Люди, которые могут создать вам проблемы, о которых вы даже не подозреваете.

Голицын замер. Влиятельные друзья. Намёк на некую силу, стоящую за спиной муромского князя. Это объясняло, как Терехов так долго избегал последствий своих экспериментов над людьми, как замял международный скандал с нарушением Казанской конвенции.

Угроза была реальной. И именно поэтому Дмитрий Валерьянович не мог позволить себе отступить.

— Вы угрожаете мне? — спросил он тихо.

— Я предупреждаю, — Терехов приосанился, явно воодушевлённый собственной дерзостью. — Мой покровитель не потерпит…

— Ваш покровитель, — перебил Голицын, и его голос стал ещё тише, — не помог вам, когда Платонов уничтожил ваши лаборатории. Не поможет и сейчас.

Он вернулся к столу и сел, сцепив пальцы перед собой.

— Не хотите по-хорошему?.. Замечательно. Давайте по-плохому. Новое решение. Князь Ростислав Терехов отныне объявляется персоной нон грата в Московском Бастионе бессрочно. Все активы Муромского княжества на территории Москвы — склады, представительства, счета в банках — арестовываются до выплаты полной контрибуции в размере полумиллиона рублей.

Терехов открыл рот, хватая воздух, как рыба, но Голицын не дал ему вставить ни слова.

— И последнее. У вас есть месяц, чтобы отречься от престола в пользу любого члена вашего рода, который не замешан в ваших преступлениях. В противном случае Московский Бастион объявит Мурому войну.

Тишина повисла в кабинете, густая и тяжёлая. Голицын наблюдал, как краска сходит с лица муромского князя, как дрожат его руки, как мёртвые глаза впервые за весь разговор оживают — страхом.

— Вы… вы не посмеете, — прошептал Терехов. — Это безумие. Другие князья…

— Другие князья хорошо знакомы с вашим досье, — холодно ответил Голицын. — Никто не встанет на вашу сторону.

Дмитрий Валерьянович откинулся в кресле, чувствуя странное удовлетворение. Это не было справедливостью — он понимал это отчётливо. Терехов заслуживал наказания, но не такого сурового. Однако Строганов оставался недосягаем, и кто-то должен был заплатить за это.

— Аудиенция окончена, — сказал он. — Не смею вас больше задерживать. Мой секретарь проводит вас.

Терехов стоял неподвижно ещё несколько секунд, словно не мог поверить в происходящее. Потом его плечи опустились, и он побрёл к двери — сломленный, раздавленный, наконец-то осознавший глубину пропасти, в которую провалился.

Когда дверь закрылась, Голицын долго смотрел в пустоту. Месть была неполной, суррогатной, но всё же — местью.

— Твоя очередь придёт, Герасим, — прошептал он в тишину кабинета. — Рано или поздно.

Глава 21

Новость разлетелась по Москве быстрее, чем утренний ветер разносит запах свежего хлеба из пекарен. К завтраку о ночном разговоре с Шереметьевым не знал разве что ленивый, и я ломал голову над тем, кто мог слить информацию.

Ярослава всё отрицала, и я ей верил. Она не из тех, кто станет трепать языком о подобных вещах, тем более когда речь идёт о её злейшем враге. Шереметьеву огласка была невыгодна вдвойне — признание в бесплодии для правителя княжества равносильно политическому самоубийству. Борьба за престолонаследие после смерти бездетного монарха развалила не один десяток успешных государств, и ярославская знать наверняка уже точит ножи, прикидывая, кому достанется трон после смерти узурпатора.

Оставался единственный логичный вариант — кто-то подслушивал беседу. Учитывая, что разговор происходил во дворце Голицына, в гостевом крыле, оборудованном по последнему слову магической безопасности, подслушивать мог только один человек. Точнее, его служба безопасности.

Я прошёлся по комнате, обдумывая последствия. Дмитрий Валерьянович вёл какую-то свою игру, и публикация компрометирующей Шереметьева информации была частью этой игры. Возможно, он хотел ослабить ярославского князя перед союзниками. Возможно, мстил за какие-то старые обиды. В любом случае, Голицын только что нажил себе смертельного врага в лице Шереметьева — тот не простит подобного унижения.

Реакции на новость были предсказуемы в своём разнообразии.

Князь Оболенский при встрече за завтраком одобрительно кивнул Ярославе:

— Следует отдать должное вашей смелости, — произнёс он негромко, так, чтобы слышали только мы, — и принципиальности. Я всегда говорил, что Засекины — люди чести.

Княгиня Варвара Разумовская, прислала короткое сообщение через магофон: «Горжусь тобой, подружка, ты поступила правильно».

Нейтральные наблюдатели были менее восторженны. Князь Потёмкин, которого я заметил в коридоре, покачал головой с выражением снисходительного сожаления.

— Глупо, — услышал я обрывок его разговора с каким-то боярином. — Отказаться от богатства и власти ради принципов. Молодость, молодость…

Михаил Посадник, глава совета купцов Великого Новгорода, оказавшийся в Москве по торговым делам, высказался в том же духе, хотя и более дипломатично:

— Княжна Засекина, безусловно, женщина выдающихся достоинств, но в политике эмоции — плохой советчик.

Князь Мамлеев из Казани просто пожал плечами, когда кто-то упомянул эту тему в его присутствии. Для него это была чужая история, не затрагивающая интересов его княжества.

Враги не скрывали злорадства. Князь Щербатов, давний союзник Шереметьева, громко заявил в Александровском зале:

— Высокомерие до добра не доводит. Она ещё пожалеет о своём решении.

Сторонники Терехова, несмотря на вчерашний разгром их патрона, шептались по углам, предрекая Ярославе скорую гибель. Кто-то из них даже осмелился сказать это вслух, но быстро замолк, поймав мой взгляд.

О реакции самого Шереметьева ходили противоречивые слухи. Одни говорили, что он в ярости разбил зеркало в своих покоях. Другие — что он сидит, запершись в комнате, и не принимает никого. Третьи утверждали, что узурпатор уже покинул Москву, не дожидаясь окончания праздничной недели.

Истина, вероятно, лежала где-то посередине. Шереметьев предложил щедрые условия — титул, земли, даже престол после своей смерти — и получил плевок в лицо. Для человека его склада это было невыносимым унижением. Война между ним и Ярославой стала неизбежной, но не сейчас. Он будет готовиться, собирать силы, искать союзников.

Я набрал номер Коршунова.

— Родион, — сказал я без предисловий, — усиль разведку в Ярославле.