Император Пограничья 16 - Евгений И. Астахов

Василиса застыла, не в силах скрыть удивление. Она ожидала многого — комплиментов, может быть, предложения переписки или обещания навестить её в Москве — но не этого. Не такой прямоты, такой… безрассудной честности.

— Всё это как-то преждевременно, Сигурд, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Разве нет? Мы едва знакомы.

Принц покачал головой, и золотистая щетина на его скуластом лице блеснула в лунном свете.

— В моей стране мы верим в судьбу. В знаки. Я приехал сюда по воле отца — искать союзов. Но встретил тебя.

Он сделал ещё шаг, и теперь они стояли так близко, что Василиса чувствовала тепло, исходящее от него.

— Ты смелая, красивая, сильная. Я буду трижды круглым дураком, если упущу свой шанс и не скажу о своих чувствах.

Что-то внутри Василисы дрогнуло. Она вспомнила, как Сигурд бросился защищать её честь, даже не зная всей правды. Как получил пулю, закрывая собой человека, которого считал врагом. Как смотрел на неё в гостевых покоях, когда она пришла его навестить — с такой искренней радостью, словно её визит был лучшим подарком.

Он был другим. Не таким, как Прохор — тот холодный, расчётливый стратег, скрывающий нежность под бронёй долга. Сигурд был горячим и прямым, как клинок из ледяного серебра — опасным, но честным.

— Ты уверен? — спросила она тихо. — Ты — наследник престола. А Пограничье… это опасно.

— Именно поэтому, — Сигурд выпрямился, и в его голосе зазвучала та же сталь, что княжна слышала во время боя. — Я хочу быть достойным конунгом. А для этого нужно пройти через огонь, воду и…

Он нахмурился, беззвучно шевеля губами, пытаясь подобрать нужное слово.

— … молибденовые трубы.

Василиса фыркнула, не сдержавшись, и рассмеялась от души.

— Медные трубы, — поправила она сквозь смех. — Это выражение — медные трубы.

Сигурд смущённо улыбнулся, и его уши порозовели.

— Русские пословицы — они сложные, — признался он, — но я учусь.

Василиса смотрела на него — на этого высокого широкоплечего воина с мальчишеским румянцем на покрытых щетиной щеках — и чувствовала, как что-то тёплое разливается в груди. Не любовь, нет, для любви было слишком рано. Но возможность любви. Надежда.

— Я согласна, — произнесла она наконец. — Докажи. И мы увидим.

Улыбка, озарившая лицо Сигурда, стоила тысячи слов.

* * *

Поздно ночью, когда дворец погрузился в сонную тишину, слуга передал Василисе просьбу отца явиться в его кабинет.

Княжна шла по знакомым коридорам, и сердце её билось чуть быстрее обычного. Она догадывалась, о чём пойдёт разговор.

Кабинет князя Голицына был освещён лишь камином и несколькими торшерами. Дмитрий Валерьянович стоял у окна, глядя на ночную Москву, и обернулся, когда дочь вошла. В полумраке его лицо казалось усталым — морщины глубже, седина в тёмных волосах заметнее.

— Садись, — он указал на кресло у камина.

Василиса села, сложив руки на коленях. Отец помолчал, словно подбирая слова, потом тяжело опустился в кресло напротив.

— Сигурд приходил ко мне, — произнёс он наконец. — Попросил моего благословения начать ухаживать за тобой. Сказал, что хочет поехать в Угрюм. Проявить себя. Потом вернуться и просить твоей руки.

Пауза повисла в воздухе, тяжёлая и выжидающая.

— Что ты думаешь? — спросил князь.

Василиса встретила его взгляд — те же зелёные глаза, что она видела в зеркале каждый день.

— Я думаю… он мне нравится. Он не идеален, но он искренен, — она помолчала, подбирая слова. — Я не знаю, что будет дальше. Но я хочу дать ему шанс.

Дмитрий Валерьянович долго смотрел на дочь, и что-то в его взгляде смягчилось — та непроницаемая маска властителя Московского Бастиона дала трещину.

— Тогда я дам благословение, — произнёс он. — Не на брак — на ухаживания. Пусть покажет себя.

Он поднялся и подошёл к Василисе. Она тоже встала, не зная, чего ожидать, а потом отец обнял её — крепко, как не обнимал с детства, с тех времён, когда мама была ещё жива.

— Прости, что пытался решать за тебя, — голос князя звучал глухо. — Снова. Я учусь. Медленно. Но учусь.

Василиса почувствовала, как защипало в глазах.

— Я знаю, папа.

Голицын чуть отстранился, но не выпустил её из рук, глядя в лицо дочери.

— В следующий раз, дочка, пожалуйста, сразу приходи ко мне. Не нужно тянуть весь этот груз в одиночку. Ты не одна.

Василиса кивнула, не доверяя голосу, и положила голову ему на плечо. Они стояли так в тишине кабинета, отец и дочь, пока за окном спал огромный Бастион.

* * *

Утро отъезда выдалось солнечным. Кортеж из нескольких внедорожников выстроился во внутреннем дворе Большого Кремлёвского дворца, и слуги суетились вокруг, загружая последние вещи.

Василиса стояла чуть в стороне, наблюдая за Прохором и Ярославой. Те о чём-то негромко переговаривались у головной машины — владимирский князь склонился к своей невесте, а она, запрокинув голову, смеялась чему-то, и медно-рыжие волосы сверкали в утренних лучах. Прохор коснулся её щеки — простой, почти незаметный жест, но в нём было столько нежности, что Василиса невольно отвела взгляд.

И поняла, что не чувствует ничего. Ни боли. Ни зависти. Только покой — тёплый и спокойный, как майское солнце на лице.

Впервые за долгое время она не была потерянной княжной, сбежавшей из дома. Не отвергнутой девушкой, цепляющейся за несбыточные мечты. Просто Василисой Голицыной — со своим собственным будущим, которое ещё предстояло написать.

— Готова к дороге? — раздался знакомый голос с северным акцентом.

Сигурд стоял рядом, протягивая ей руку. Та уже зажила, лишившись повязок, он держался прямо, и в светло-серых глазах плясали искорки.

Василиса посмотрела на высокий клиренс внедорожника, потом на протянутую ладонь — широкую, мозолистую, ладонь воина.

— Готова, — ответила она и вложила свою руку в его.

Сигурд помог ей подняться в машину, а потом сел рядом. Двигатель заурчал, кортеж тронулся, и Москва начала медленно уплывать назад — золотые купола, белокаменные стены, знакомые с детства улицы.

Впереди лежал Угрюм. Пограничье. Такая привычная жизнь.

Василиса откинулась на спинку сиденья и улыбнулась.

* * *

Ефим Сергеевич Горчаков стоял у окна второго этажа, наблюдая за тенями, скользящими между деревьями. Их было не меньше двадцати — профессионалы, двигавшиеся слаженно, как волчья стая, загоняющая добычу. Гильдия не стала мелочиться.

Пять дней. Всего пять дней прошло с тех пор, как Фёдор вернулся с номером человека Платонова. Горчаков думал, что у него есть время — договориться об условиях, выторговать гарантии для семьи, подготовить безопасный маршрут. Он слишком долго торговался, требуя письменных обязательств, настаивая на