Император Пограничья 16 - Евгений И. Астахов

— Угрюм, — повторила она с теплотой в голосе. — Настоящая жизнь именно там. Как в древности. Пограничье между необжитыми и цивилизованными землями. Бездушные, война, но и… честность. Без придворных интриг, без лжи. Там сразу видно, чего стоит человек.

Сигурд слушал, ловя каждое слово. Это было похоже на рассказы о северных заставах, где он провёл лучшие годы юности. Места, где важны дела, а не слова. Где нет места притворству.

— Вы хотели бы вернуться туда? — спросил он.

— Да. — Василиса не колебалась. — Москва… здесь слишком много козней. Я создана не для этого.

Кронпринц смотрел на неё — на эту женщину, которая говорила о битвах с Бездушными так же естественно, как придворные дамы говорят о нарядах. В ней не было ничего от изнеженных дочерей, которых ему сватали дома. Она была… настоящей.

— Я тоже, — произнёс он медленно. — Может, мне стоит поехать в Угрюм? Посмотреть, какова там жизнь на вкус?

Голицына подняла на него глаза. В них мелькнуло что-то — удивление, радость?

— Прохору всегда нужны хорошие воины, — она улыбнулась. Первая настоящая улыбка за весь разговор.

Сигурд улыбнулся в ответ. За окном садилось солнце, окрашивая стены гостевых покоев в золото и багрянец. Впервые за всю эту безумную неделю он чувствовал себя на своём месте.

* * *

Разговор с князем Голицыным занял около часа. Мы уединились в его личном кабинете — том самом, где больше полгода назад я впервые встретился с ним после возвращения Василисы в Москву.

Я не стал ничего скрывать. Рассказал о шантаже Строганова, о его требовании выдать Василису за сына Игоря, об угрозах раскрыть правду о смерти Елены. Рассказал и о том, как вытянул признание из графа под Сферой тишины, какие условия поставил и чем пригрозил.

Дмитрий Алексеевич слушал молча, но я видел, как белеют костяшки его пальцев на подлокотнике кресла. Когда я закончил, князь несколько минут смотрел в окно, и воздух в кабинете, казалось, загустел от едва сдерживаемой ярости.

Строгановы посмели шантажировать его дочь. Пытались принудить её к браку. Использовали трагедию, в которой сама Василиса была жертвой — ведь Елена отравила её мать.

Голицын поблагодарил меня за вмешательство. Сухо, по-деловому, но искренне. Он не собирался эскалировать ситуацию прямо сейчас — слишком много свидетелей на празднике, слишком высоки ставки. Но я видел в его глазах холодный расчёт человека, который умеет ждать. Строгановы заплатят сполна. Не сегодня и не завтра, но когда представится удобная возможность — князь Московского Бастиона возьмёт своё.

Мы расстались рукопожатием. Союз между нами стал крепче ещё на один кирпич.

В свои покои я вернулся уже затемно. Ярослава ждала меня, сидя в кресле у камина с бокалом вина. Рыжие волосы отливали медью в свете пламени.

Не успел я снять пиджак, как в дверь постучали. На пороге, прямой как фонарный столб, возвышался человек средних лет в неброском сером костюме — из тех, кого не замечаешь в толпе. Он коротко поклонился и произнёс:

— Ваша Светлость. Княжна. Его Светлость князь Шереметьев просит вас обоих о личной беседе. Приватно, без свидетелей.

Я переглянулся с Ярославой. Её лицо окаменело при упоминании этого имени.

— Когда? — спросил я.

— Сейчас, если вам угодно. Князь ожидает вас в своей комнате.

Глава 19

Интересно. Шереметьев не пришёл сам — после того, как я заставил его убраться с бала Императорской волей, это было бы немыслимым унижением. Поэтому послал посредника. Весьма расчётливый поступок с его стороны. Но сам факт того, что он вообще ищет встречи…

— Подожди за дверью, — велел я слуге.

Тот коротко поклонился и вышел. Створка тихо щёлкнула за его спиной.

Ярослава стояла у камина, сжимая бокал так, что побелели костяшки пальцев. Пламя отбрасывало рыжие блики на её волосы, и в этот момент она казалась ожившей статуей богини мести — прекрасной и опасной.

— Что он задумал? — её голос звучал глухо.

— Давай подумаем вместе.

Я прошёлся по комнате, машинально отмечая детали обстановки: тяжёлые портьеры, которые могли скрывать убийцу, единственное окно с видом на внутренний двор, расстояние до двери. Привычка, въевшаяся в кровь.

— Покушение?

Засекина фыркнула, но без язвительности — скорее задумчиво.

— Прямо во дворце Голицына? Он не самоубийца. Князь размажет его по стенке за нарушение гостеприимства, и Шереметьев это прекрасно понимает.

— Строганова это не остановило, но, допустим, согласен. Шантаж?

— Чем? — Ярослава повернулась ко мне, и в её серо-голубых глазах плескалось холодное пламя. — У него нет ничего на тебя. На меня — тем более. Я десять лет живу так, что любой шантажист сдохнет от скуки, изучая моё прошлое.

Я позволил себе лёгкую усмешку. Это было правдой — Засекина вела жизнь безупречную, как лезвие её клинка.

— Тогда, может, попытка решить конфликт миром?

Ярослава помолчала, обдумывая эту версию. На мгновение в её взгляде мелькнуло что-то похожее на растерянность.

— Возможно, — признала она наконец. — После того, что ты устроил на балу, он мог занервничать. Вопрос в том, насколько сильно.

— Есть ещё вариант, — добавил я. — Он может попытаться разделить нас, предложить тебе что-то напрямую, минуя меня, посеять раздор между союзниками.

— Не выйдет, — отрезала Ярослава.

— Знаю. Но он может этого не понимать.

Княжна сделала глоток вина и поставила бокал на каминную полку. Её движения были резкими, напряжёнными, выдавая внутреннее волнение, которое она старалась скрыть.

— Чего ты хочешь? — спросил я прямо. — Идти или нет? Решение за тобой.

Она помолчала, глядя в огонь. Потом подняла на меня глаза — спокойные, расчётливые. Взгляд командира, а не обиженной девочки.

— Хочу услышать, что он предложит, — сказала она. — Новая информация порой даёт неожиданные козыри для дальнейших ходов. Даже если его предложение окажется дерьмом, я буду знать, как далеко он готов зайти, чего боится, на что рассчитывает.

Я кивнул, не скрывая одобрения. Она не давала эмоциям застилать глаза — ненависть к убийце отца не мешала ей думать стратегически.

— Тогда идём.

Вскоре слуга вёл нас по коридорам дворца Голицыных — мимо портретов предков в тяжёлых рамах, мимо ваз с живыми цветами, мимо неприметных охранников, которые смотрели сквозь нас с профессиональным безразличием. Шереметьев, как выяснилось, попросил у князя помещение для приватной беседы, представив это как попытку загладить инцидент на балу.

Комната оказалась небольшой гостиной в гостевом крыле. Два кресла, диван, низкий столик с графином и бокалами. Тяжёлые шторы задёрнуты, светокамни в канделябрах отбрасывают мягкий свет. Обстановка располагала к доверительной беседе, но я не собирался расслабляться.

Павел Никитич Шереметьев поднялся нам навстречу. Высокий,