Патриот. Смута. Том 3 - Евгений Колдаев

Казаки, что донские, что воронежские заворчали. Все же у них больше в душе поддержки к Лжедмитрию было. Вот и выяснилось это. Есть что-то, что заставляет их негодовать о таких выражениях. Вон, при упоминании царя, в Москве сидящего, Василия, никто не поморщился. А здесь, есть те, кто рожу кривит.

Работать с этим надо.

— Так может это один и тот же человек? Что думаешь? Его же супружница признала. Мнишек?

Лица моих сотников и атаманов при упоминании царевны все, как одно, стали искаженными недовольством. Яков с Тренко чуть плеваться не начали. Остальные заворчали.

Я быстро руку поднял, показывая, что пускай говорит нижегородец. Мы тут его слушаем пока, а не полемику вокруг его слов строим. Нужно ему себе на жизнь заработать, а то, как бы он себе здесь врагов не нажил, за речи такие. Здесь не убьют, а вот вне терема, уже сложнее.

Да, за такое я накажу, взыщу, только вот убитого-то, не воротишь. Могут и напасть, обиду скопив.

— Что Мнишка? — Повторил я.

— Так она кто? Ляшская баба. Тьфу. — Он сплюнул, перекрестился размашисто. — Ей что скажут, воеводы ляшские, то она и сделает.

— Верно, точно, подстилка, сучка, шваль, шкура. — Ворчали все, перебирая и приводя огромное количество наименований, обозначающих женщину с низкой социальной ответственностью, ведущую распутный образ жизни.

А если так подумать, она же царица. Это раз. А второе, нелюбовь, неуважение к Шуйскому и терпение Дмитрия, но в то же время невероятное презрение и ненависть к его польской супруге. Вот на этом мы можем и сыграть.

Кажется, нашел. Погнали!

— Так-то, интересно ты говоришь, Путята. — Проговорил я, поднялся, уперся руками в стол, продолжил, смотря на людей своих. — Выходит, собратья, не одни мы думаем, что истосковалась земля русская по крепкой руке царской. А еще люди такие есть.

Воронежские мужи кивали, а Чершенские как-то сидели тихо, переглядывались, нервничали немного.

— Мыслю я, сотоварищи, что Василий, много взял на себя, царем назвавшись. Земля не выбрала его. Собор, это не собор, это что-то отвратное и не богоугодное было. Это раз. А второе, про Дмитрия. — Вздохнул, пристально уставился на Чершеньских. Они здесь были главными моими соперниками по мнению и полемике. Продолжил: — Знаю, любим он многим из вас. Но почему? Неужто, правда на его стороне? Мог ли человек два раза от смерти спастись? От лютой? Мало вам этого. Так еще баба польская там им верховодит и прочие ляхи?

Я смотрел на них и видел, что есть понимание моих слов, удалось попасть в точку преткновения.

— Дело-то не в самом Дмитрии, а что он обещает тем, кто идет за ним. Но, во-первых, если он не правильный царь, а очередной лжец, то что? Выполнит ли он обещания? Во-вторых, даже если и правда он захочет их выполнить, а дадут ли ему те, кто вокруг? Мнишка и ляшские паны? В-третьих. А если избранный царь все то же самое вам всем даст, не лучше ли так будет, а?

Люди переглядывались. Кивали. Чершеньские смотрели пристально и вроде бы, как виделось мне, согласны были с такой постановкой вопроса.

Тем временем после краткой паузы продолжил:

— Мы здесь, что из Воронежа и окрест, мыслим так. — Обвел всех взглядом, руку поднял. Смуте конец найти надо. Поставить! — Стукнул кулаком по столу. — А чтобы сделать это, нужен наш, русский, сильный царь. Не лях, не швед, пускай и крещеный. И уж точно не татарин. — Буравил взглядом, каждого, переводил взор от одного к другому. — Земля его выбрать должна. Всем миром, собором великим. Василий не люб нам, верно говорю я, собратья?

Закивали все, даже Чершенские. В этом единство у нас имелось.

— Не люб воевода, негож.

— Геть! — Крикнул Василий Чершеньский. Но галдежа это не вызвало.

— Что до Дмитрия. Говорил вчера уже нашим гостям, донцам-молодцам и прочим людям тоже. Еще раз повторю. Один раз спасся, еще поверить можно. Второй… — Покачал головой. — Ложный он царь. Ненастоящий. А я, за настоящего, избранного всем миром! Я все сказал, по этому вопросу.

Повисла тишина, и тут поднялся Чершенский, Иван.

— Кто ты, воевода? — Голос его был раздражен. — Скажи мне. Ты же не наш, не отсюда ты. Московит вроде бы. Сейчас двух царей ниже себя поставил. Воля их для тебя, вижу, место пустое. Так скажи, кто ты! Круг просил узнать, чтобы знали все, зачем идут они.

Началось. Неужели ты, казак, ждешь, что вот здесь и сейчас скажу я, что чудом спасшийся… Какой-то там родич, какого-то там из претендентов на престол. Кого? Грозного — да, слухи слышал. Федора — вон девка, девушка на выданье уже одна есть, из-за которой много людей полегло и еще сколько-то поляжет. Годунова? Нет, тут вряд ли, такое не пройдет, не в почете он среди людей.

Но, то что в конце произнес Чершеньский говорило, что готовы они идти за мной, только вопросы имеются.

— Я, Игорь Васильевич Данилов. — Смотрел ему в глаза. — Боярин я. Из Москвы, не местный, что есть, то есть. Письма подметные вез, а как узнал, что в них, так… — Сделал паузу. — Решил по-своему все повернуть. Потому что мыслю, хватит нам Смуты. Наелись мы ей досыта. Мир нужен и порядок. Так мыслю.

— И царем себя не назовешь?

Все смотрели на меня пристально. А я рассмеялся громко, от души.

— Боярин я, а не царь. Земля должна сама решить, а не человек какой себя провозгласить. До решения такого еще ой как долго.

— Чудно. — Покачал головой Иван, донской атаман. Посмотрел на сидящих слева, потом справа. — Люди, имея меньшее, меньшую силу и власть, меньшие достижения себя царями именуют. Чудно. А ты на своем стоишь. Может, по старой традиции трижды спросить тебя надобно? Кто ты?

Остальные сотники и атаманы переглядывались. Видимо, в их головах тоже эта мысль зрела. Недаром Яков еще до начала битвы задал мне такой же вопрос. Все же — местничество, род и его достижения для этой эпохи значили очень и очень много.

Ответил спокойно:

— Хоть три, хоть тридцать три, атаман. Игорь Васильевич Данилов, я. Боярин из Москвы.

— А еще говорят, что ты бес, дьявол сам. — Это был Василий. Смотрел весело, исподлобья. Добавил со смешком. — Ууу… Боюсь тебя