Простые истины - Андрей Александрович Васильев

— Но даже не это раздражает больше всего, — продолжил начальник, морщась. — Такое чувство, будто я упускаю что-то очень простое, буквально очевидное, лежащее на самом виду. Но что именно? Все факты получены мной лично, проверены, воедино сведены, выходит, я на воду дую. Слушай, может, это и есть та самая профдеформация, про которую в главке время от времени говорят? То один начальник ее в разговор вплетет, то другой. Даже генерал как-то упомянул, когда нас всех по матушке склонял.

— Не знаю, — вздохнул Олег. — Я, если честно, вообще не очень понимаю, о чем идет речь. В разрезе расследования, которое вы ведете, имеется в виду. Я ведь картину целиком не представляю.

— Ну да, — не стал спорить с ним Францев, — тоже верно. Ладно, давай-ка я тебя домой отвезу.

— Вот за это спасибо! А то отсюда ехать, наверное, долго… Просто я вообще не очень знаю, где мы сейчас находимся. Я тут раньше не бывал.

— Дегунино — район молодой, но с богатыми криминальными традициями, — усмехнулся Францев. — Тут река есть, знаешь, как называется? Лихоборка. С бухты-барахты подобные названия не дают, так что выхватить в этих краях можно без особых сложностей. А ты мне завтра нужен здоровым и выспавшимся, поскольку я собираюсь тебя в помощь к Морозову определить, вы оба-двое будете мне контрабандистов искать. С василиском надо что-то решать, пока он бед не натворил, и с теми, кто его в первопрестольную приволок, тоже. Сегодня василиск, завтра гарпия, а послезавтра кто? Горгона?

— Которая медуза? — уточнил Ровнин.

— Если отталкиваться от мифов, то можно сказать и так. А в целом это редкостная пакость, которая по природе своей, скорее, ближе к хамелеонам, потому ловить ее то еще удовольствие, особенно если она под землю забьется. Плюс тварь эта очень опасная, крайне агрессивная и вечно голодная. У нее три змеиных головы, каждая до краев залита ядом, причем все они разные. Один парализует жертву, второй заставляет кровь в ее венах закипеть, а третий обращает в безумие, причем самого скверного толка, агрессивное. Начинает такой человек крушить все и вся вокруг себя до той поры, пока его не убьют или он сам не умрет. От момента укуса до момента смерти проходит минут десять, представь себе, сколько всего такой безумец натворить может.

— Жуть, — признал Олег.

— Она. Одна радость — горгоны крайне теплолюбивы, при минус пяти в спячку впадают, а если мороз до минус двенадцати доходит, то из нее уже и не выходят. А у нас, слава богу, даже под землей зимой в большинстве своем не сильно жарко. Но это так себе утешение, потому что если эдакую пакость завезут по весне, то до зимы много народу на тот свет может отправиться. В последний раз, насколько мне известно, почти полсотни москвичей погибло, пока эту дрянь не выследили и не убили.

— Это в каком году?

— В пятьдесят седьмом, — ответил Францев, выруливая на темный проспект. — Тогда в Москве фестиваль молодежи и студентов проходил, вот кто-то из гостей ее и приволок с собой. Случайно ли, нарочно — не знаю, но шороху она навела будь здоров какого. Хорошо хоть никого из иностранцев не приговорила, а то не обобрались бы наши с тобой предшественники беды. Времена уже помягче были, чем пятью годами ранее, но не настолько же? А вообще, если интересно, у Павлы Никитичны подробности можешь узнать. Она тогда как раз поисковой группой и руководила.

— Спрошу, — кивнул Олег. — Аркадий Николаевич, а все же — что же такое случилось, что даже вас это впечатлило? Ну, если не совсем это секрет?

— Да нет тут ничего секретного, — чуть помедлив, ответил начальник. — Если ты помнишь, то два те питерца, что прибыли в Москву, приходились Соколу племянниками. Их обратили в вурдалаков и натравили на дядьку, а те его выпили.

— Жесть какая! — проникся Ровнин.

— Нет, — мотнул головой Францев, — не жесть. Демонстрация.

— Демонстрация чего? — уточнил юноша. — Силы? Вы вроде говорили, что Сокол сначала был под Монахом, а потом начал копытом бить. За это его так?

— Интересный ты товарищ, Ровнин, — рассмеялся Аркадий Николаевич. — Неожиданные версии выдаешь, которые и правильными не назовешь, но и совсем уж неверными тоже. Нет, это была демонстрация… Как бы сформулировать-то… Преимущества образа жизни в качестве вурдалака. Наверное, так правильнее.

— То есть…

— То и есть. Ладно, давай с подробностями все тебе расскажу. Сначала этих двух недорослей на глазах Монаха обратили в вурдалаков, продемонстрировав то, что это и не сильно больно, и не так уж страшно.

— А это не больно? — уточнил Олег.

— Ну, меня не инициировали, но в целом, думаю, нет, — ответил Францев. — Хотя приятной эту процедуру все же, конечно, не назовешь. Но, полагаю, что зуб дергать все же больнее. Ладно, не суть. После Монаху продемонстрировали очевидные плюсы нового состояния гостей из культурной столицы.

— Это какие?

— Выстрелили в каждого по паре раз, причем, думаю, даже в голову, ножами потыкали. Им же теперь это без разницы, они от свинца и стали даже не почешутся. А про серебро, полагаю, упоминать не стали. А зачем? Это же рекламная кампания. Ну а после, через пару дней, когда те совсем загибались от отсутствия крови и выглядели как тени, показали, как именно происходит поддержание новой оболочки в должной форме, а именно скормили новорожденным вурдалакам их собственного дядюшку. Мол, были доходяги, кровушки хлебнули — снова розовые и веселые. А поскольку кровь не дефицит, то жить таким образом можно вечность. Так сказать, совместили наглядный, познавательный и даже назидательный момент.

— И правда жесть! — проникся Ровнин, представив себе, что испытывал в последние минуты жизни Сокол. Так себе, наверное, ощущение, когда твои собственные племянники сначала превращаются в персонажей из фильмов ужасов, а потом тебя самого в пищу употребляют.

— Жесть, — подтвердил Францев. — Но не это главное. Здесь мы имеем очень грамотно спланированную жесть, и вот именно этот факт меня смущает больше всего. Не смекнул, о чем я, да?

— Если честно — да. То есть — нет.

— Понимаешь, Олежка, на первый взгляд вся эта акция