Гримус - Ахмед Салман Рушди

– Смерть никому не прибавляет достоинства, – сказала Эльфрида. – Он лишился не только жизни…

– На теле нет ран, – заметил Взлетающий Орел. – Никаких следов.

– Тело ни при чем, – глухо ответила Эльфрида. – Я убила его изнутри головы. Мне пришлось закрыть ему глаза. После того как я их ему открыла.

Она больше не могла сдерживаться; ее ледяное самообладание треснуло; слезы хлынули из глаз. Эльфрида вцепилась в руку Взлетающего Орла.

– Я люблю тебя, – повторяла она. – Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя.

– Ты рассказала ему, да? – спросил Взлетающий Орел, который наконец-то все понял.

– Да, – слабым шепотом ответила она. – Я убила его.

Догадаться, что случилось, стало совсем несложно. Эльфрида, подстегнутая ревностью, наконец позволила чувствам, с которыми так долго и так успешно боролась, овладеть собой. Но будучи Эльфридой, она решила, что этот заключительный шаг должен быть таким же бесповоротным, как и ее прежняя преданность Игнатию. Отправив Взлетающего Орла на прогулку одного, чтобы он не смог помешать ей, она явилась в логово к мужу и объявила ему, что больше его не любит. Как сказал бы Вергилий Джонс, Эльфрида перенесла свою одержимость с мужа на Взлетающего Орла. Тот подумал: «И чья же это теперь вина?»

Известие сразило Игнатия, как удар молнии. Нечто подобное могло бы убить его даже за пределами острова. Они с Эльфридой, обороняясь от враждебности мира, существовали только благодаря взаимной поддержке и зависимости, они были двумя уязвимыми людьми, для пущей безопасности лежавшими в супружеской постели спина к спине. Главной основой горделивой самоуверенности Игнатия, без сомнения, была любовь Эльфриды. Известно, какой опорой для мужчины с физическим недостатком, будь то рост или что-то другое, может стать любовь прекрасной женщины. Он черпал в любви Эльфриды силу и решимость, придающие твердость не только его теориям и идеям, но и всей его личности. Эльфрида была его душевным покоем, его неколебимой поддержкой, его второй половиной, и вдруг она бросила его. Мужчины кончают с собой и из-за меньших неприятностей.

Но это была гора Каф; в поле действия Эффекта Гримуса прибегать к самоубийству было вовсе необязательно. Взлетающий Орел почти видел за украшенными парой монет глазами опустошенный мозг Грибба. Своим признанием Эльфрида не просто расстроила Игнатия. Слова ее преодолели бессознательный, но глубоко укоренившийся защитный механизм – тот мысленный барьер, созданный Игнатием почти для каждого жителя К. Измена Эльфриды выбила краеугольный камень из созданной им личности; и в тот самый момент, когда все, что казалось надежным, вдруг пришло в движение, Лихорадка измерений коршуном набросилась на его беззащитный разум.

Что Игнатий чувствовал в тот миг, задавал себе вопрос Взлетающий Орел, в ту секунду, когда внутренняя множественность вонзила свои когти в него, слабого и неподготовленного, неспособного с исчезновением оборонительной стены взять происходящее под свой контроль? Каково это – оказаться во власти сил, отрицание которых он сделал своим главным вкладом в жизнь города, и быть уничтоженным ими? Да, воистину, смерть никому не прибавляет достоинства.

А что будет с К., существование которого целиком опиралось на теории Грибба, на придуманную им технику Основного интереса и полное погружение в «здесь и сейчас»? Смерть Игнатия показала, что вокруг существует Нечто, чья незримая сила давит на них, и эта сила сейчас с потрясающей скоростью уничтожила своего главного противника. Смогут ли горожане перед лицом смерти и дальше держать свой разум закрытым? Взлетающий Орел подумал, что это явно получится не у всех.

Чувство вины опустилось на него подобно черной лавине, разорвав белые чары, сотканные Эльфридой и Ириной. Он бичевал себя так жестоко, как не сумел бы никакой О'Тул. Он, который с такой охотой ступил на путь К., теша себя иллюзией неизменности, и предал пережитый опыт ради дома и тройственной любви. Он, который презрел того, кто открыл ему истинную природу острова и помог выжить. Стоили ли социальная устроенность и общество двух прекрасных женщин того вреда, который он причинил? Конечно же, нет; но даже это он не смог уберечь. Отвергнутый Ириной, он остался с изменившейся Эльфридой на руках, и его жизнь тоже наверняка была под угрозой. Взлетающий Орел пожал плечами. Он снова сеет погибель среди окружающих, и эта его способность достигла нового, невиданного размаха, так мог ли он теперь ценить свою жизнь? Эгоист – так назвала его Иокаста. Это было явным преуменьшением.

– Я буду заботиться о тебе, – сказала Эльфрида. – Обещаю. Я буду заботиться о тебе вечно. Если и ты будешь заботиться обо мне.

– Эльфрида… – беспомощно пробормотал он, но голос его затих; он просто не мог придумать, что ей сказать.

– Я люблю тебя, – повторила она. – Тебе больше никто не нужен. Правда же, никто?

В комнату проник свет. В дверях стоял граф Александр Черкасов. Его губы были искривлены в гримасе отвращения, глаза были глазами глубоко потрясенного человека.

– Это не убийство, – сказал ему Взлетающий Орел. – Она не убивала его. Никакого насилия не было.

– Не было, – повторил Черкасов и пошел из дома прочь.

Эльфрида Грибб вцепилась в руку Взлетающего Орла с такой силой, словно от этого зависела ее жизнь. По сути дела, так оно и было.

Взлетающий Орел обнял ее, и они долго стояли так, обнявшись, над трупом Пути К.

XLVIII

Четыре могилы, безмолвные стражи на опушке леса, свежие раны в груди Вальхаллы, находились в том самом месте, где Взлетающий Орел и Вергилий Джонс когда-то стояли и смотрели на огни города – не сосчитать сколько дней назад. Утро было тихим, по равнине стелилась легкая дымка, вершина горы оставалась недоступной взгляду: ее, как всегда, защищали облака. Беспрерывно облизывая губы, Вергилий, мокрый от пота, с подгибающимися от усталости ногами, напряженно следил за приближающейся процессией. Он собирал остатки сил – вскоре ему предстояло вернуть все как было. Кучи земли, темной и чуть влажной, высились по бокам каждой могилы.

Femme fatale. Если колпак тебе впору, надень его. Один за другим они падали вокруг меня; мертвецы окружали меня, а во мне скрывалась нерожденная жизнь. Несчастный, глупый граф был поражен прямо в свой чахлый разум. Он умер у меня на глазах, ступив лишь несколько шагов за порог дома смерти, ушел тихо, отстраненно, без единого слова, упал на траву своего сада, я стояла позади, а он был впереди и так и упал, ничком. Алексей захихикал, сын-идиот смеялся над сраженным внезапным открытием отцом, над упавшей пешкой,