Родная партия - Глеб Ковзик

– Это домыслы. Пустой разговор. Ты не пойдешь против решения партии. Мы все это понимаем.

Виктория Револиевна захотела вставить слово, но речь оборвалась на гласной. Минуту наблюдая на меня, она разразилась страшнейшим матом: словесный понос летел в адрес неблагодарного сына, тупорылой компартии, дебильного комсомола и никчемных мужиков во власти. От мастерства мата я приоткрыл рот, а Курочка, весь этот час игравший роль немого наблюдателя, артистично улыбался. Ему нравилось, как люди открывали свое истинное я.

– Мы должны подчиниться решению Центрального комитета, – пришлось настойчиво повторить, чтобы остановить эту ругань.

Из кабинета вышел ошарашенный Григорий Максимович.

– Что за брань, Вика? Что это такое? Прекрати немедленно.

Обещание мать Андрея не сдержала, но я и не надеялся. Но Виктория Револиевна включила русскую женщину – лишь додавив на неё до конца, заставив чувствовать возможную потерю самого ценного в жизни, она сбросила свою номенклатурную одежду, все маски упали и с хрустальным звуком разбились, и она открыла словесный огонь по Григорию Максимовичу. Теперь я уже боялся, как бы не началась драка между ними.

– Родители, успокойтесь, – смеялся Курочка.

– Вот когда родишь сам сына, тогда и будешь затыкать мне рот! Ты что?! Это наш единственный сын. Очнись!

– Я пытаюсь решить вопрос, – виновато промямлил Григорий Максимович. От всесильного директора автомобильного завода не осталось и следа. – Созвонился с двоюродным братом. Возможно, получится найти болезнь против Афгана.

– Не нужно ничего решать, – громко заявил я.

– Нужно, – ответила Виктория Револиевна.

– А ты правда хочешь служить? – спросил Григорий Максимович.

– Не служить. У меня командировка по линии комсомола. Налажу пропаганду в ДОМА, сразу домой. К новогодним обещали вернуть.

– Но это просто смешно! – воскликнула Виктория Револиевна, хлопнув в ладоши. – Что ещё за ДОМА?

– Демократическая организация молодежи Афганистана. Афганский комсомол. Они запросили помощи у ЦК, я организую работу комитетов в провинции.

– Даже не в Кабуле? – Виктория Револиевна схватилась за голову.

– Штаб располагается в столице. Успокойтесь, пожалуйста. Выслушайте меня. Чему быть, того не миновать. Я должен отправиться в командировку. Против решения члена Политбюро идти опасно. Нужно пережить это.

Зазвонил телефон в кабинете, но Григорий Максимович не тронулся с места. Курочка перестал улыбаться. Виктория Револиевна выхватила из моей руки бокал и залпом его осушила, растерла тушь на глазах, стирая капли слез.

И тут мне стало самому страшно. Похоже, никто не верил в такое будущее до этой минуты. Они надеялись на то, что решение можно обхитрить, изменить, оставить Андрюшу дома.

Телефон всё звонил, но мы смотрели друг на друга, переглядывались и пытались выдавить ещё хоть одно слово. Не получалось. Надежда иссякла. В их глазах погасли огни.

Глава 24. Перед отправкой

Оставшиеся дни я провел в кругу семьи, в квартире Озёровых, под опекой Виктории Револиевны. Посчитал, что им сейчас нужно больше поддержки, чем мне. У меня более-менее развита устойчивая психика, тогда как Озёровы в панической спешке побежали отбивать от командировки в Афганистан. В номенклатуре такое поведение условно нормальное, но карандашом пометку всё равно сделают.

То, что я решил остаться с семьей, несколько разрядило обстановку в квартире. Отпустив Леонида домой, я предложил Сереже посидеть и обсудить планы. Курочка, сославшись на поздний час, улыбчиво распрощался, но в нем ощущалась большая тревога. Кажется, он слегка дрожал. На прощание он сказал:

– Ты береги себя. На гражданке можно ошибаться, но в Афгане уже нет.

– Я ещё не уехал, Курочка. Заканчивай с похоронами. Обсудим комсомольские планы в понедельник?

Сергей неуверенно кивнул и закрыл за собой дверь. Наверное, он до сих пор не мог поверить, что это всё-таки произойдет.

Все оставшиеся дни Виктория Револиевна ходила грозной и решительной, тогда как Григорий Максимович впал в уныние. В его кабинете было тихо, больше не слышались телефонные переговоры, сам он стал молчаливым, ушедшим в себя. Вечером за ужином у него случилась перепалка с Викторией Револиевной:

– Ты холоден, потому что Андрюша не твой сын. Не твоя кровь.

– Он мой, – тихо ответил Григорий Максимович.

Вилка в его руке скользила по тарелке, никак не могла зацепить пельмень.

– Будь это правдой, Гриша, ты бы сражался как лев. Как левище! – Виктория Револиевна показала нам руками, насколько большим бы он был. – А от тебя никакой помощи.

– Я звонил людям. Зачем ты так со мной?

– Звонил он. Это не твоя кровинушка, потому и усилий ноль. Будь Андрюша твоим сыном, вцепился бы в него и ни шагу назад. Ни шагу! А у тебя на лице чеховская трагедия, всё ходишь в пустых муках и сомнениях. Решительным надо быть, Гриша!

– Прекратите, – вставил я свое слово.

Разговор закончился. Всё остальное время мы ели молча.

Во вторник директор автозавода, нацепив личину отстраненности, уехал к себе на работу, где решил утопиться в рутине. Больше я о нём до самого отъезда ничего не слышал. Виктория Револиевна коротала вечера на кухне, заливала бокал за бокалом, жаловалась на судьбу, на то, как проклята эта несчастная Москва, и что не стоило ей ездить в столицу лимитчицей, а лучше бы осталась в своей Смоленщине.

Домохозяйка Римма, узнав о случившемся, втайне ото всех зашла в мою комнату и положила желтый конверт; внутри оказалась маленькая и старая икона, растрескавшаяся и с облупленным лаком. Мне стало не по себе. Я решил не обижать старушку, но брать подаренное категорически отказался. Во-первых, от левачества мне досталось твердое убеждение: “Ни богов, ни королей, только человек”. Если буду ссылаться на бога, то передам свою жизнь в руки неясной судьбы. Во-вторых, за ношение религиозной атрибутики могли устроить очень серьезную взбучку. До 1988-го ещё два с лишним года. Никакого примирения партии с церковью не было и пока не предвидится. Прежде всего хотелось сейчас избежать любых ссор, конфликтов и разбирательств по поводу религии. В-третьих, я не испытывал тяги к иконе и вере, мне придавали силы люди, которые окружали. Их бы я предпочел забрать с собой, а не икону. Чтобы не кривить душой, положил конверт в дальний угол книжного шкафа, подальше от чужих глаз.

Впрочем, это очевидный утопизм. Как я возьму с собой Татьяну Гиоргадзе? А Сергея Курочку? Нужно быть реалистом. Лучше определить для них задачи, которые следовало бы выполнить даже в случае моей смерти. Это самый отрицательный