Родная партия - Глеб Ковзик

– Андрюша, я же с боевым опытом в комсомол пришла. Великая Отечественная по мне горячо прошлась. И вижу в твоих глазах боль и правду. Можешь не скрывать передо мной. Я понимаю тебя.

– Спасибо.

– Наша коммунистическая молодежь… – Наталья Васильевна запнулась, пытаясь подобрать корректные слова. – Наши дети не должны знать тягот и лишений, перенесенных моим поколением. Но партия считает, что вы нужны афганским товарищам. Поэтому я поддержу такое решение. Мы, коммунисты, являемся интернационалистами и должны протянуть руку помощи.

Я покивал головой. После долгих рассуждений старушка перешла к делу. Она под диктовку рассказывала систему документооборота и ведение персональных дел комсомольских работников. Иногда становилось скучно, тогда Наталья Васильевна делилась опытом работы с комсомольцами-ветеранами. Это куда сильнее привлекало мое внимание.

– Вас на афганской земле будут звать мушавером. Вы для них советский советник, а для моджахедов ничем не отличаетесь от шурави.

– Не понимаю этих терминов, кроме моджахеда.

– Слушайте и записывайте. Мушавер – советник. Человек, который помогает афганцем наладить деятельность. Иногда вам придётся делать всё самому. Комсомольские работники в разговорах со мной неоднократно отмечали необходимость владения многими навыками. Понимаете, Андрей Григорьевич, Афганистан – это крайне отсталая страна со сложным климатом и географией. Эти особенности вам предстоит учесть в работе с местным населением.

Следующее. Моджахеды основная противостоящая сила против действующей власти в Демократической Республике Афганистан. Кабул сражается с моджахедами, а мы им помогаем в этом ограниченным контингентом. Об этом вам в целом должно быть известно. Шурави – это советские люди, так называют нас афганцы. Часто в оскорбительном тоне, но раньше оно звучало иначе.

– То есть раньше шурави был как комплимент?

– Всех тонкостей не знаю, Андрей Григорьевич, но раньше советских граждан ценили в Афганистане. Шурави не звучало оскорблением.

– Хм. Всё изменилось из-за войны?

Наталья Васильевна едва заметно кивнула. Она продолжила передавать мне знания о положениях, протоколах о сотрудничестве ВЛКСМ и ДОМА, инструкциях и прочем. Я исправно всё запоминал.

Так прошло время до отъезда. Наконец, когда ей показалось, что моя голова более-менее готова к работе в афганских условиях, она сказала:

– Я всегда буду поддерживать тебя и твоих родителей. Буду всегда звонить и навещать, если получится.

– Виктории Револиевне это необходимо. У неё сильная тревожность.

– Конечно. Она же мать, а вы у неё единственный ребенок. У любого здравомыслящего родителя будет такой страх.

Помолчав с минуту, Наталья Васильевна вдруг сказала:

– Вы меня очень простите, Андрей Григорьевич, но вы совершенно не готовы к должности советника. Мне стыдно это говорить заведующему отделом, и я должна знать правила приличия и должностной этикет… Однако нет сил терпеть. Меня бы никто не послушал. Честно, я пыталась отвадить вас от Афганистана.

– Считаете меня слабым?

– Нет. Вы как раз-таки настоящий комсомолец. Не чиновник, а именно комсомолец. У вас голова работает. И комсомолец тот, кто понимает, как всё живёт. Вы не прячетесь за устоявшейся традицией, и это хорошо. С вами люди могут поговорить, получить понимание. Но для Афганистана нужны другие люди. И что мне удалось передать вам за неделю до командировки? Почти ничего.

– Если так беспокоитесь за меня, то посоветуйте, как пережить Афганистан.

Старушка вздохнула.

– Будь всё так легко, честно говоря… – она положила мне морщинистую руку на грудь. – Андрей Григорьевич, держитесь за простых, добрых и хороших людей. На таких держится весь наш мир.

Дорога до Внуково занимала часа. Вёз Леонид, решивший проводить меня с остальными. Поехали Озёровы и Римма, несмотря на немой протест со стороны матери; по её мнению, прислуге незачем участвовать в семейных делах.

На своей “Волге” поехал Курочка, а с ним и Татьяна Гиоргадзе. Для них я приготовил специальный конверт с планом действий. Дома стояла служебная печатная машинка, на ней я кое-как отбил с ошибками и опечатками текст, часто с матом вспоминая старый-добрый Ворд.

В конверте лежали два отдельно запечатанных, в каждом по сценарию: с учетом моего выживания в Афганистане или наоборот, в связи с моей смертью. Я оценивал свои шансы как умеренные, четких факторов в мою пользу не было, но и серьезных опасностей пока не наблюдал. Да, это война, чужой мир с другой культурой, но там и советских войск полно. Ради меня одного духи попрут брать штурмом Кабул? Ответ очевиден.

И всё же я предусмотрительно оставил два сценария. Так будет лучше. Человечеству нужно дать шанс – со мной или после моей смерти, но попытку спасения следует предпринять.

– Вы, надеюсь, поняли меня? – спросил я у Курочки и Татьяны.

Мы стояли в зале ожидания. Шумно, людно, родители томно ожидали. Курочка с Татьяной кивнули.

– Всё будет хорошо. Пожалуйста, после моего вылета распечатайте конверт А. Если придет информация о смерти…

– Андрюха! Перестань говорить так, – Сергей принялся канючить.

– Вы обещали действовать так, как я вам сказал. Пожалуйста, сделайте всё по инструкции. Конверт А – после моего вылета. Конверт Б – в случае смерти. Всё же ясно?

– К чему такие шпионские страсти…

– Всему есть причины.

– Андрей Григорьевич, должна вам кое-что сказать, – Татьяна застеснялась. – Наверное, вы знаете сами, или родители сказали.

– О чем речь?

– Лира не успеет прилететь. Но обещала прибыть в Москву, посетит Григория Максимовича и Викторию Револиевну.

“Будто её кто-то ждёт из Озёровых, – раздраженно подумал я. – Надеюсь, Мишин наладит между нами связь”

– Мне пора, – сказал я всем.

Обнялись. Попрощались. Снова обнялись. С чемоданом и дневником я пошел вперед, в мир неопределенности и самых больших мужских страхов.

Глава 25. Кабульский зной

Уазик довез меня до районного комитета ДОМА, где ожидалась первая встреча с афганскими комсомольцами. Кабул накалялся под потоком солнечного света. Совсем отпало желание говорить с кем-либо в таком состоянии – я пропотел как свинья. Слезно вспоминаю свои дезики из 2028-го. Боже, от меня несёт школьной раздевалкой.

Два дня мне дали на привыкание, ещё два дня я разбирался с местными документами. В помощь мне приставили помощницу, переводчицу Инну Александровну Поршневу. Молодая незамужняя женщина, носившая легкую светлую одежду, молчаливая, но имевшая ершистый нрав, она мне не понравилась после первой встречи. Я