Сансара 2 - Евгений Кострица

глаза, темные и проницательные, благосклонно следили за танцем. Монстр держал в руке кубок, из которого поднимался пар – терпкий, с ноткой ферментированных ягод, пьянящий уже одним ароматом.

Языки пламени словно танцевали в такт музыке, отбрасывая на своды золотистые блики. Они озаряли сцену мистическим светом, а вокруг, качая рогами и выбивая копытами ритм, кружились сатиры. В мускулистых, местами покрытых шерстью телах ощущалась дикая и первобытная грация, полная животной страсти, достойной пера живописца античных времен.

Самый старый из них, с козлиной седой бороденкой, играл на свирели. Его пальцы порхали, извлекая чарующую душу мелодию, что ранее выдавила у Мони слезы из глаз. Второй сатир, с рельефным, мускулистым торсом и рогами, изогнутыми, как серп луны, задавал бубном ритм.

Но настоящими звездами шоу были две козлоногие девушки, чья экзотичная красота была органичной и цельной. Сладкоголосые, игривые, стройные, они пели по очереди, практически не уступая вокалу сирен. Их рожки, изящные и чуть закрученные, украшали венки из диких цветов, а глаза, глубокие и золотистые, словно искрили. Гибкие фигурки с кожей, мерцающей в свете костра, двигались в плавном и чувственном танце. Длинные волосы темными волнами разлетались по обнаженным плечам, а копытца будто плыли над землей.

Девушки скрестили рога, встретились взглядами, и в блеске глаз Моня увидел притяжение, зеркальное тому, что испытывал сам. Этот внутренний трепет, возбуждающий жар, а танец, как вызов и обещание, исполненное в каждом изгибе их тела. Но даже оно сейчас прошло фоном, потому что на скатерти главное – те самые яства.

Там был жареный кабанчик с хрустящей корочкой, пропитанной тимьяном и розмарином, как подсказал это язык. Рядом куски запеченной оленины, сочные и блестящие от сока, с ароматом дикого чеснока. Тут же тарелки с фруктами и глиняные миски с густым супом из уже знакомых грибов, что Моню заставило вздрогнуть и чуть отшатнуться. Печальный опыт подсказывал, что их лучше не есть, но с ним был не согласен желудок. Живот втянулся от судорог, рот захлебнулся слюной.

Окружение было уже не так гармонично. Это всё та же сырая пещера с множеством медитирующих на сводах мокриц. Тысячи фасетчатых глаз удивленно таращились на пентаграмму, в центре которой и стояли все яства. Как и подобает сатанинским отродьям, сатиры расставили по периметру свечи, что намекало на ритуал, а не просто гулянку и пляски. У стены жалобно блеял привязанный к колышку белый козел, подозревающий, что станет здесь жертвой.

Прячась за скалой, Моня мелко дрожал. Рассматривая дразнящие блюда, прикидывал, можно ли что-то стянуть в этом вертепе. После слизня-философа козлы-музыканты удивить не могли, а после пауков и тентаклей уже не пугали. Верхней половиной почти обычные люди, если забыть про рога и острые уши.

В мифах, насколько Моня их помнил, сатиры развратны, хитры, музыкальны. Падки на девушек, пиры и вино. Считалось, что это всегда самец-ловелас. Он как кукушка. На праздник урожая обольстители спускались в деревни, где принимали относительно человеческий вид. Играли на свирели и балагурили, коварно подпаивая доверчивых дев.

Как правило, жертва замечала обман в кульминационный момент, когда сатир забывался и восторженно блеял, тем самым себя выдавая. Детей от мимолетно порочных союзов горе-мамаши оставляли в лесу, где их забирало рогатое племя. Оно умело играть на слабостях легкомысленных женщин, очарованных статью коварных козлищ, а в любовных утехах им не было равных.

Вспомнив всё это, разум смог победить, но понимал, что вряд ли продержится долго. Надежда только на то, что сатиры напьются, трахнут друг дружку и мирно уснут. Тогда можно будет безнаказанно украсть поросенка. План примитивен, но чем проще, тем лучше: схватить и затеряться в лабиринте тоннелей, кусая сочное мясо уже на бегу.

– Так иди и ешь, зачем тебе ждать?

– Меня же заметят!

– Конечно! Ты девушка видная, получишь всё разом. Глупо отказывать себе в удовольствиях, когда мужские достоинства так очевидны. Смотри, у минотавра, как у коня! Ну разве не прелесть?

Моня не разделял этих восторгов, напротив, это сильно пугало. В мифах от сатиров традиционно страдали дриады и нимфы. Насиловали, поймав на мели, и русалок. Сирен точно так же терзали дельфины. В античности слабому полу было непросто. У минотавров репутация еще более скверная.

Но Сири продолжала его уговаривать. Ее искушающий голос журчал, как прохладный ручей, но Моня не собирался ей уступать. Ментальная атака захлебнулась на незримых рубежах подсознания, где окопалось настоящее «я». Его стержень гнулся, но не ломался. В темных глубинах ума мужской «янь» был сильней, и женская «инь» не могла победить.

Но у нее сейчас был могучий союзник. Голод, словно вплетенный в мелодию флейты и бубна, нельзя игнорировать, как голос Сири. Под таким давлением воля слабела, и перед глазами возникали видения: сочный кабанчик оживал, шевелил хрустящей кожицей и подставлял румяный бочок под белые зубки.

Моня сжал кулаки, чувствуя, что уже бредит. Издевательский смех предвкушал поражение. Дразня, Сири подталкивала, давая сделать последний шаг самому. Эти мотивы ясны и понятны, но некоторые вещи невозможно принять. Разве что попросить его заменить?

Нет! Подло сюда втягивать Инь. Да и непонятен принцип смены ролей, если Сири живет в языке. Возможно, таким триггером становится какой-либо кризис, ведь уже пару раз поменялись, пока сюда шли.

Думая об этом, Моня решил терпеть до последнего и ничего не просить. Но вместе с тем был бы крайне признателен Инь, если бы она заменила его. То, что для нее совершенно нормально, для него катастрофа. Даже после того, что уже пережил.

Но Сири издевательски улыбалась в уме, а сатиры много пили, но почему-то не притронулись к блюдам, словно ждали кого-то еще. И не уставали, взбивая копытами пыль. Логово продолжало гудеть, а девушки уже несколько раз подогревали еду. Пряности подсыпали прямо в костер, чтобы дым распространялся быстрей. Аромат был волнующе острым и настолько густым, что казалось, его можно резать ножом.

Мрачным на этом празднике жизни оставался лишь минотавр. Откинувшись на покрытых шкурой камнях, собранных в подобии трона, он нервно барабанил пальцами и напряженно смотрел в темноту.

Там, скрючившись за сталагмитом, Моня терпел адский голод, глотая слюну. Язык дразнил, улавливая каждый оттенок – жар от костра, вкус еды, пот танцующих тел. В уме точно улей, а мысли – рой пчел – жужжащих, голодных и раздраженных. Он грезил уже наяву, представляя, как бесшумно крадется мимо сонных козлищ. Хватает вертел с поросенком, набитым вкуснейшей гречневой кашей, и бежит, глотая горячие куски на ходу.

Должно быть, чужая клеточная сеть уже оплела часть нервной системы, и детские