Сансара 2 - Евгений Кострица

Остаться одной – не просто потеряться во тьме. Это означало стать запахом легкой добычи, чья участь была предрешенной.

Инь понимала, что ей надо как-то доказать свою ценность. У нового язычка много бесспорных достоинств, но петь с ним она не могла, как ни старалась. Потеря голоса, главного оружия и инструмента контроля, стала для нее катастрофой. Мысль, что оставят одну в подземелье, кишащим невообразимо жуткими тварями, сковывала паническим, парализующим страхом.

А множество крошечных, созревающих в теле существ требовали всё больше еды, заставляя чувствовать зудящий, истощающий голод. Если вдруг бросят, неизвестно, кто сожрет раньше – подземные твари или прожорливые квартиранты внутри, которых в нее поселили. От депрессии и ощущения обреченности хотелось завыть, но кошмар от этого вряд ли исчезнет – он жил, шевелился в ее животе, напоминая о том, что случилось.

Помощь пришла, откуда ее точно не ждали. Выживание паразита зависела от здоровья хозяйки, а ее смерть убьет и его. В симбиозе выгоду должны извлекать все, и с каждым днем сирена чувствовала себя немного иначе – другие ощущения, вкус, восприятие, мысли, словно нечто осторожно переписывало саму ее суть. Незваные гости медленно, едва заметно меняли в ней что-то и тоже подстраивались, чтобы выжить в агрессивной среде.

Психологическая поддержка была ощутимой. Их коллективная жажда жизни невидимой нитью вплеталась в сознание и толкала вперед. Инь мотивировали бороться и не сдаваться, использовать любые средства, чтобы получить то, что им нужно. Она чувствовала, что их воля становится уже ее волей, создавая странный, но эффективный союз. Биологически икринки оставались чужими, ведь тело лишь инкубатор, сосуд, в который их отложили, оплодотворив. Но теперь они стали… ее частью. Не родной, не желанной, но неотделимой на какое-то время, заставляя думать уже по-другому, видеть не паразитов, а скорее… детей.

Инь поймала себя на том, что рука все чаще ложится на живот не с отвращением, а с тревожной нежностью, что шокировало даже саму. Брезгливость, вызывающая волны мурашек, сменилась материнским инстинктом, который не могла объяснить. Ранее мысль о зреющей слизи внутри вызывала лишь тошноту, а теперь сирена представляла биение сотен крошечных сердец, доверивших себя ее телу. Они хотят того, что и все.

Разумеется, Инь понимала, как чудовищна манипуляция ее паразитов, но разве лучше сидеть и страдать? И размягченный ими разум рисовал милые образы – маленькие существа нуждаются в ней и любят ее. Этот материнский инстинкт рожден только внушением, как и любовь, но сейчас он стал новой движущей силой, требуя бороться за них, как за себя.

На первых порах Инь старалась быть незаметной, помогая рогатым с бытовыми делами – носила воду, подогревала еду, чесала шкуры и ловила в них блох. Даже пыталась играть на свирели, но Клаукс не дал, заявив, что губы кумрато не смеют касаться его инструмента. Им, несомненно, бы нашлось применение, но, видя страдания Пухла, сатиры сочли, что риск слишком велик.

Но для клана любовные утехи были жизненно важны. Это священный и обязательный ритуал перед боем. Неудовлетворенный сатир крайне слаб, но после стимуляции творил чудеса и становился героем. По крайней мере, так боевые товарищи говорили Иве и Вилке. И те почему-то верили им.

Инь подозревала подвох, но благоразумно молчала. Подвергать сомнению чужие традиции опасно и глупо. Тем более что в одной из них – ритуале умарки, принимала участие почти добровольно, согласившись с ценой. У сатиров один только секс не считался изменой. Как и визиты на праздник в деревни, где они пользовались успехом у легкомысленных дев, терявших от вина осторожность. Технично и быстро лишив жертву невинности, рогатый злодей показывал истинный облик и уходил, пока не подняли на вилы. У горожанок, как признавали сатиры, был больше популярен инкуб.

Главным оружием сирены тоже была сексуальность. Разумно было бы снять часть нагрузки с Ивы и Вилки, которых зачастую не хватало на всех. Но доверие в столь деликатном вопросе еще предстояло вернуть. Перед одним из сражений сирена решилась, выбрав легкую жертву, – самого молодого самца.

Юлим косился на Инь с вожделением, но шарахался как от огня. Его неопытность и юность заметна в каждом движении – не по-взрослому стройное тело двигалось с нервной грацией, словно не зная, куда деть длинные руки. Кожа, местами покрытая мягкой, светло-коричневой шерстью, блестела в полумраке туннеля, а на груди и животе она была реже, обнажая рельефные кубики пресса. Небольшие аккуратные рожки, едва пробившиеся из курчавых волос, изогнуты назад, как молодые побеги. Глаза Юлима – большие и карие, с вертикальными зрачками, – горели смесью любопытства и страха, а длинные, почти девичьи ресницы, подчеркивали их выразительность. Они скорее, как у молодого оленя, а не козла, что усиливало его притягательность для хищного взгляда сирены, решившей начать карьеру в клане с юнца.

Врага уже видели, и сатиры готовились к бою. Юлим нервно ковырял копытцами землю, ожидая, когда очередь, наконец, дойдет до него. Хвост, короткий и пушистый, метался, выдавая его нетерпение, а острые ушки подрагивали при каждом стоне Ивы, которую Змей всё еще не хотел отпускать.

Увидев змеиную улыбку сирены, Юлим испуганно дернул ушами, но его уже прижали к стене. Глаза Инь в полумраке сверкнули, а язык жарко лизнул губы сатира, не оставляя сомнений в том, что с ним собираются делать.

Кротко заблеяв, он отшатнулся в робкой надежде избежать страшной участи Пухла. Наверное, осознавал свою вину за умарку, и решил, что чудовище, видимо, пришло теперь мстить.

– Малыш, ты ведь всё помнишь? – промурлыкала Инь с ноткой угрозы, отчего у того перехватило дыхание. – Я понравилась? Сколько раз тогда кончил в меня?

Сглотнув, несчастный прижался спиной к холодному камню. Копытца скользили по земле, а глаза, полные ужаса и вожделения, метались между лицом и обнаженной грудью сирены. В нем разгорался жар, который он не мог подавить. Ее голос, ее близость, ее запах – будоражили кровь и путали мысли, а желание пересилило страх.

– Я… я не…

– Не бойся, маленький, – шепнула Инь, наклоняясь так близко, что у него перехватило дыхание. – По крайней мере, пока. Я сделаю героем, если доверишься мне.

Она потерлась сосками об грудь сатира, почувствовав, как сильно в ней колотится сердце. Раздвинув своими губами его, толкнула язык ему рот.

Юлим задохнулся, его глаза расширились, и он попытался отстраниться, но стена не дала ему шанса. А рука уже скользнула вниз, нащупав жаркий, пульсирующий кровью лингам. Он дернулся, как только пальцы коснулись