Сансара 2 - Евгений Кострица

а второй слишком стар, как он сам говорил. Третий возбужденно косил глазом, но стойко держался, когда Инь провоцировала его нарушить обет. Как шептались другие, минотавр всецело предан богине, которая ему отказала, и рана безответной любви терзала это большое и могучее сердце.

Драма рогатого аристократа тронула Инь. О, если бы ей дали его излечить! Мелодию этой любви она бы сыграла без фальши. И дело не в шипастом ошейнике, внушавшим нежные чувства, а в их единственной близости на ритуале умарки – крайне болезненную, но пьянящую, с глубоким и незабываемым фейерверком финала, но фоне которого уже меркло всё.

Инь до сих пор ощущала в себе отголоски, чувствуя жар, когда вспоминала тот первый свой крик. Она проигрывала в уме сцену снова и снова, мечтая ее повторить. А глядя на Грита, кусала губу, любуясь его мощным телом, и задерживала взгляд на огромном лингаме, который забыть уже не могла.

Пытаясь соблазнить, Инь использовала всё свое мастерство, но провокации позой, походкой и взглядом, не дали почти ничего. Минотавр отмахивался, как от назойливой мухи, умудряясь казаться бесстрастным там, где другие бы сорвались с цепи.

Сирена знала, как трудно ему это дается. Жадно ловившие ее запах ноздри чуть раздувались, белки глаз наливались кровью, а пальцы сжимались в кулак, когда Инь, ублажая кого-то, смотрела на Грита, искушая его. Зовущий и обещающий взгляд тянул к себе как магнитом, но упрямый рогач пока был сильней.

– Не мучай ты его, – по-отечески попросил ее как-то Клаукс на одном из привалов. – Парень прошел длинный путь, но трагедия в том, что там не светит вообще ничего.

– Даже если заставит ему служить меч? – спросила Инь, найдя повод сесть к нему на колени.

Хорошо бы разговорить старика. А еще лучше трахнуть, чтобы выбить всю дурь из башки. Тот избегал ее из-за странных теорий о страстях и пороке. Он считал их помехой, а сирена – искусством, и лишь поединок бы их рассудил.

– Возможно, так Грит спасет мать, но всё равно не получит что хочет. – Клаукс сделал движение, словно собирался встать, но в губы ткнулся сосок.

– И что же он хочет?

– Отбить любимую. – Голос звучал уже глухо, после того, как Инь прижала морду сатира к груди.

– Небось, у дракона?

– У родного отца. С ним очень много проблем. Служить божествам всегда нелегко.

– И чем же вам платят за службу? – Инь отняла его от груди, чтобы мог что-то еще рассказать.

– Чем? Тем, что живем. У тебя с Вахра-об-али разве не так?

– Нет. Я сама по себе.

– Служат все, даже если не знают кому. – облизал губы Клаукс. – Но проще, когда есть господин или цель.

– И какова ваша?

– Снизить энтропию, порождаемую активностью сумасбродных божеств.

– И ваш Грит кто-то из них? Ах, как это мило! – восхитилась она, отметив, как крепок воскресший лингам. – Семья прежде всего! Какая романтика у них лабиринтах! Расскажи чуть побольше, меня интригуют детали. Знаешь, я видела в галерее у Мири портрет минотавра. Они так похожи! Но ты, смотрю, тоже еще о-ого-го! Теперь от меня не сбежишь.

Болтая и ерзая у него на коленях, Инь почувствовала под собой отнюдь не стариковскую стать. Там словно сталь. Воздержание было, видимо, долгим, и сатир цеплялся за него изо всех сил.

Клаукс сглотнул, кадык заходил взад-вперед, выдавая нервозность. Длинные пальцы, привыкшие порхать по свирели, наконец, легли на попку сирены, не осмеливаясь, как следует сжать. Но она уже понимала, что крепость падет.

– Нет, нет, нет! Я не могу терять семя, которое копил столько лет… – забормотал он в горячке, сражаясь с животным инстинктом в уме.

– Почему? – Инь удивленно подняла бровь, заинтригованная этим обетом. Верного своей любви минотавра еще можно понять, но старику-то зачем целибат?

– В нем тайная мудрость, а плотские удовольствия доступны даже скоту. Они осквернят мой праведный путь… – горячо зашептал Клаукс, еще пытаясь ее отпихнуть.

– А давай мы проверим? – предложила она и, высунув язык, обвила им его шею и мягко сжала, чуть придушив.

Присоски впились в дряблую кожу, оставляя на ней синяки. Сатир затряс бородой, захрипел, а вертикальные зрачки расширились, затеняя золотистую радужку. В них мелькнуло нечто дикое и первобытное, что так долго в себе подавлял. И оно брало вверх.

Клаукс задрожал всем телом, и пальцы, лежавшие на ее ягодицах, стали сжиматься, но тут же ослабляли хватку, не переступая фатальную для сатира черту. Его дыхание стало тяжёлым, прерывистым, и выступивший на лбу пот стекал по вискам, теряясь в седой бороде.

– Я… я не должен… – жалобно шептал он. Голос срывался на стон, когда язык сжимал горло сильнее, а запах сирены – мускусный, сладкий – проник в ноздри, размывая и лишая ясности ум.

– Нет, старичок, ты как раз должен, раз меня пригласил! – мстительно напомнила Инь.

В ее золотистых глазах Клаукс уже видел неизбежность падения, но боролся, призывая на помощь накопленные добродетели, анализ и логику, благие заслуги, но ничто из уже спасти не могло. В переживаемой им страсти их ценность упала почти до нуля. Сейчас все свои священные свитки охотно положил бы под попку сирены, чтобы удобнее войти. Духовность проиграла страстям.

– Только ты, упрямец, не пробовал меня на умарке. Я покажу, как много тогда потерял, – прошептала Инь, обводя, но не касаясь, пальчиками напряженный лингам. А потом опустила чуть голову и слизнула на кончике каплю, легко достав язычком.

Это вызвало стон, уже полный отчаяния. Клаукс дернулся, царапнул землю копытом, и руки, наконец, сжали ее ягодицы с неожиданной силой, прижимая к себе.

– О, вот так, – мурлыкнула она, поощряя, и язык вернулся вновь к шее, чтобы оставить новый синяк.

Клаукс пытался сопротивляться, но тело подчинялось уже не ему. Руки гладили, мяли, сжимали, и тогда Инь дала пальцам проникнуть в себя. Намеренно медленно и соблазнительно двигаясь, она упивалась властью над падшим самцом. Сейчас она могла делать с ним всё, что хотела. А хотелось почему-то причинить ему боль.

Инь, чуть приподнимаясь и снова садясь, улыбнулась и жарко выдохнула в длинное ухо:

– Ну что, старичок… Куда ты любишь – сюда или… сюда?

Взяв его руку, она показала все варианты, но перетянутое щупальцем горло не смогло выдавить звук. Капельки выступившего на лбу пота дрожали, стекая по морщинистой коже, глаза вылезли из орбит, а налившийся кровью лингам жарко пульсировал, готовый взорваться еще до того, как пучина порока его поглотит.

– Какой испорченный дедушка! Корчил святого, а хочешь меня, как молодой? – Ее голос был, точно мед, стекающий в уши. – За это,