Река Великая - Максим Николаевич Николаев

Сварожичей осталось трое: Смеяна, Рогнеда и Ждан, младший. Всех отправили в детский дом, откуда один за другим они вернулись в ту же комнату. Рогнеде еще двадцати лет не исполнилось, когда она какой-то заморской белены объелась и бросилась оземь с балкона. Средняя сестрица Смеяна в Первопрестольную на блудный промысел уехала, а оттуда — в Америку, и остался один Ждан в своем убогом жилище.

На родительском заводе он поработал немного, но потом с начальством не поладил. Так по его словам было, а на самом деле, ясно, что за пьянку, как и Волка-изувера, выставили. Повезло еще, что комнаты вместе с работой не потерял: сироту с единственной жилплощади не имели права выселить по закону.

Обо всём этом Ждан поведал Людмилу, когда несколько лет назад они повстречались на центральном рынке в городе. Там Ждан продавал картошку. Кричал, что саморощенная, без вредных химикатов, из удобрений — только навоз. Людмил по-простому спросил: «В общаге, что ль, на балконе растил?» А тот зашикал в ответ и сам признался, что в «Ленте» по акции купил. Мол, все старухи базарные да вокзальные овощами магазинными спекулируют, а он чем хуже?

В подпитии он был, как и потом, когда уже в «Ленте» Людмил вместе со своим семейством его встретил. Картошки целую тележку вез. Женка не узнала Ждана: говорит, как старик сделался, хотя на десять лет моложе Людмила. Ясно, пьянка до добра не доводит.

* * *

Четверть жизни, коли не боле, минуло с того дня, когда с горящим сердцем еще молодой отец Александр отправился в ИК № 4 в поселке Серёдка исполнять свой пастырский долг. Воображал себя эдаким Макаренко во Христе и даже взялся составлять записки для будущих поколений тюремных служителей. В первые месяцы налицо был духовный прогресс, и он крылья расправил. С юристами и с администрацией колонии усиленно работал. Даже несколько узников по его ходатайству вышли на условно-досрочное раньше времени.

Первый из них вернулся меньше, чем через год, с новым сроком за убийство. За ним и другие потянулись. В новых грехах они каялись так же истово, как и в прежних, и Александр терпеливо выслушивал исповеди, но про себя уже думал о том, что не нужен пастырь в здешнем паршивом загоне, хватит и овчарок-сторожей. Записки свои он забросил. Хотел даже сжечь, но рука не поднялась на собственное творение. Несколько листов с набросками будущей духовно-педагогической поэмы до сих пор хранились где-то среди домашних бумаг.

Большинство из тех, с кем приходилось ему беседовать за решеткой, происходили из семей неблагополучных, часто неполных и почти всегда отчаянно бедных. Нищета порождала нищету, и на этой скудной почве порок цвел пышным цветом. Раз нельзя исправить закоснелый грех, то можно предотвратить. Эту мысль через несколько лет он привез с собой из тюрьмы в город, и с ней же учредил фонд «Верочка» с благословения архимандрита Мелетия.

У новых подопечных Александр сначала с радостью замечал обостренное чувство христианской справедливости, но потом каждый раз убеждался, что оно было односторонним: собственные поступки они мерили другим мерилом и считали, что весь мир — в вечных должниках у них только за одну их бедность. Лгали, изворачивались, чтоб побольше досталось, а на раздачах в храме, бывало, до драк доходило.

Неразумную алчность Александр находил даже в численности семейств. Господь Бог деток дает родителям, с этим и не спорит никто, но обязательно ли брать всё, что дается? Александр с супругой второго ребенка не заводили, пока он не получил прихода в Серёдке, думали о будущем. Такое же здравомыслие он старался привить и своим беднякам. Хозяева собирали детей на кухне или в гостиной, если таковая имелась, угощали священника чаем и с вежливым молчанием слушали проповеди о доходах, расходах, пользе науки и честного труда, но про себя молились, чтоб закончил и ушел поскорей — это он каждый раз читал по лицам. Податели в фонде, не считая молодой четы Дурневых и еще нескольких, были не лучше. Не ближнему помогали, а перед Господом выслуживались, да всё норовили схитрить.

С продуктовой базой «Гамма» фонд сотрудничал почти с самого своего начала. Ассортимент широкий, цены божеские, благотворителям еще всегда скидку делали. У директоров сложились приятельские отношения, даже в гостях по разу друг у друга семьями побывали. На Новый год «Верочка» объявила сбор на конфетные подарки для детей малоимущих, и Александр проявил тщеславие: похвастался директору, что средств от благодетелей получили они почти в два раза больше, чем рассчитывали. Директор похвалил его за сноровку и неожиданно предложил взять конфет якобы на все деньги, но провести половину отгрузки только по документам, а прибыль разделить тридцать-на-семьдесят: семьдесят, в смысле, — ему, Александру. Александр сначала разгневался, потом ночь подумал и согласился. Конфетной выручки от «Гаммы» хватило на то, чтобы купить старшему сыну приставку, которую тот просил в письме у Деда Мороза. Так и закрутилось всё.

Сколько подопечных у фонда, даже сам директор «Верочки» сказать не мог, да и не знал, как посчитать. Говорил больше, а было меньше. Одни, считай, на полном довольствии состояли, а другим только раз-другой что-то на раздачах перепадет. По деревням Александр с Нектарием развозили продукты на машине, но городские бедняки — тех в разы больше — своими ногами приходили в храм за милостыней в назначенные дни. Раньше Нектарий записывал фамилии, а потом бросил. Попробуй посчитать, сколько раздали. Надбавка к приходскому доходу Александру от этих сделок тридцать-на-семьдесят выходила не большая, но и не сказать, чтобы малая.

Со складскими бумагами у «Гаммы» было нечисто, но следователи до сих пор не смогли найти ничего против отца Александра. Грузчик с базы, брат тунеядки Ухватовой, писал в своем доносе об открытках-конвертах — в них якобы Нектарий носил наличность от одного директора к другому. Тертый калач Нектарий на допросах про конверты не стал отрицать, но божился, что сам — простой волонтер, и до их содержимого интереса не имел: попросили — он и снес без вопросов, раз, другой, даты не записывал. Главное, о чем молился Александр, — это чтобы до суда идола сбыть и получить деньги, а то, не дай Бог, дадут условный срок, и попробуй тогда из страны выехать!

Еще в июле у скупщика Мордвина наклюнулся покупатель-американец, но сорвался. Потом на горизонте появился молодой миллионер из Великобритании по имени Элайджа Гринспон. Англичанина, но не того, Мордвин привел в Мирожский монастырь в первых числах сентября. Гость по фамилии Оливер представлял интересы Гринспона, занимал должность в филиале британского фонда