Гоцюй - Джин Соул

– А раз подарила, то забирать нельзя, – парировал он.

И конечно же, он воспользовался светлячковым фонарём – не по назначению! – когда вернулся на гору Хищных Птиц.

Дождавшись, когда стемнеет, он превратился в ворона и, крепко держа фонарик в когтях, облетел всю гору, выбирая те дорожки, которые чаще всего использовали его кузены в ночных вылазках за приключениями на свою гузку. Хотели приключений? Получайте! Они явно оценили его шутку: так улепётывали, что едва не потеряли сапоги! Ночному патрулю представление тоже понравилось, но тут уже улепётывать пришлось самому ворону. А они до самого утра рыскали по горе в поисках призрака. В общем, весёлая вышла ночка.

У Минчжу заливался смехом, когда рассказывал о проделке Цзинь Цинь. Та его шутку явно не оценила и спросила укоризненно:

– Ты что, цыплёнок, чтобы так себя вести? Сколько тебе лет?

У Минчжу с важным видом ответил, что он её старше, вполне себе взрослая птица, все перья на месте, ни клочка пуха.

– Разве взрослые птицы озорничают?

– Ещё как! Цзинь-У и Цзинь-Я всегда озорничали. Помнишь ту историю с десятью солнцами?

– У вас тоже такая есть? – после растерянного молчания спросила она.

– Ну конечно. Мы же народ Юйминь. У нас общее прошлое, а значит, и легенды общие. Цзинь-У и Цзинь-Я – как совок с метлой. Они были супругами. Потому вместе и забавлялись.

– Но разве Цзинь-Я не завидовала золотому оперению Цзинь-У?

– С чего бы ей завидовать, когда у неё самой было золотое оперение? – удивился У Минчжу.

– Тогда это была ревность? – неуверенно спросила она.

У Минчжу поглядел на неё с растущим интересом. Варианты легенд на двух горах всё-таки отличались. Так откуда ей известен тот, что рассказывают хищные птицы? Он спросил об этом и удивился, когда она смутилась столь простому вопросу. А потом призналась:

– Во сне видела.

У Минчжу сразу же стал серьёзным.

– Ты слышала Голос Крови? – хрипло спросил он. – Ты прямой потомок Золотой Пары?

Он невольно приложил ладонь к груди, чтобы унять расходившееся сердце. Воспоминания о кошмарах нахлынули разом, как наводнение, больно вкручивая в виски каркающие отзвуки слов – пророческих слов? – предрекающих ему гибель от крыльев потомка Золотой Птицы.

Он окинул девушку затуманенным взглядом, различил, как напряглись её плечи, и безошибочно понял почему – она понимала, о чём он говорит.

– Значит, и ты… – тихо выговорил он. – Я тоже слышу голос древней крови.

Цзинь Цинь побледнела и отчего-то сжала кулаки. Видимо, и ей ничего хорошего голос крови не нашёптывал.

– И что он тебе говорит? – напряжённым шёпотом спросила она.

У Минчжу усмехнулся:

– Накаркать пытается. Но ничего из этого ещё не сбылось. И не сбудется.

– Не всему же верить, – закивала Цзинь Цинь так отчаянно, словно пыталась не его в том убедить, а саму себя. – Кукушка вон тоже накуковала глупости всякие, но если бы она и вправду могла будущее предсказывать, так оно уже сбылось бы, верно?

У Минчжу выгнул бровь:

– Кукушка? И что она нам накуковала?

– Что золотые крылья погубят гору Певчих Птиц.

У Минчжу поглядел на её отчего-то виноватое личико и решил разрядить обстановку полушутливым:

– Да не стану я трогать вашу гору, не переживай.

– Ну у тебя и самомнение, – протянула девушка, опомнившись. – С чего ты решил, что кукушкино пророчество было о тебе?

У Минчжу приосанился, провёл пальцами по волосам и объявил:

– О ком же, как не обо мне? Я потомок древней крови и воплощение Цзинь-У.

Цзинь Цинь смерила его недоверчивым взглядом:

– Но… крылья-то у тебя чёрные, а не золотые.

У Минчжу с лёгкой улыбкой отозвался:

– Как знать, как знать…

Озадаченное выражение на её лице, когда она это услышала, ему понравилось. Она наверняка будет думать о его словах, а значит, и о нём, когда он улетит.

98. Два упрямца

Начался сезон дождей. Обе горы зазеленели, иссушённая жаждой земля впитывала воду, как губка. Птицы не любили дождь и предпочитали пережидать его, с мокрыми перьями много не налетаешь. А на самый крайний случай есть зонт.

У Минчжу мрачно взирал на стену дождя за окном. С одной стороны, дождь принёс облегчение: стало не так жарко, поля залиты до краёв, а значит, Цзинь Цинь сможет отдохнуть. А с другой стороны, как он сможет прилететь к ней в такую непогоду? Он, как и все птицы, не любил мокнуть. И зонт с собой не возьмёшь: в птичьем облике он не сможет его держать.

Остаётся только надеяться, что Цзинь Цинь тоже где-нибудь пережидает дождь. Если, конечно, мачеха не выдумала для неё какой-нибудь очередной «урок».

Взгляд У Минчжу стал тяжёлым. Как он может оставаться спокойным, не зная, чем занята его глупая птичка?

– Ну, не сахарный, не растаю, – пробормотал он себе под нос.

Растаять он, может, и не растаял, но промок до последней пушинки, пока добрался до места. Цзинь Цинь не было, и он тому лишь порадовался. Он сел на ветку, взъерошился и похлопал крыльями, чтобы обсохнуть. Листва частично защищала его от нескончаемого потока воды. Лететь обратно он не рискнул – не сейчас, когда крылья отяжелели от намокших перьев. Но зато и на патруль в такую непогоду не наткнёшься.

Закутанное в соломенный плащ пу́гало… нет, это была Цзинь Цинь. Она тяжёлой поступью подбрела к дереву, едва волоча по размяклой грязи ноги, треснутый бамбуковый зонт почти не спасал положение. Она была как мокрая курица – насквозь сырая! Под её тяжёлым взглядом ворон втянул голову в плечи и нахохлился.

– Птицы не летают в дождь, – укорила она его.

У Минчжу превратился в себя, юркнул к ней под зонт и шмыгнул покрасневшим носом. Под зонтом места едва хватало на двоих.

– Не хотел, чтобы ты промокла, меня дожидаясь.

– Но ведь я всё равно промокла.

– Не нужно было выходить из дома в такой дождь.

– Должна же я тебя прогнать?

У Минчжу вяло возмутился:

– Эй, зачем меня прогонять, раз уж я всё равно прилетел?

Жалобная гримаса, которую он состроил, нисколько не растрогала девушку.

– Лети домой, – велела она. – Будет тебе уроком.

– Но я же насквозь промок, – ещё жалобнее протянул У Минчжу.

– Значит, тебе уже поздно бояться дождя.

– Как жестоко! – закатил глаза У Минчжу.

– Кыш! – попыталась прогнать его Цзинь Цинь. – Улетай! Пока не простудился.

«Пока не простудился», – добавила она, и тон её явно смягчился. Так она просто за него волнуется, потому и торопится прогнать его? От сердца у него отлегло, он невольно заулыбался.

– Я не простужусь, – беспечно отозвался он. – Я же ворон.

– У тебя нос красный, и голос похрипывает.

– Я же ворон, – повторил он, – и у меня… кхарр!

Она изумлённо на него уставилась. У Минчжу зажал себе рот ладонями и покраснел.

– Вот, уже и кашляешь, – укорила она его.

– Это не… кхарр!.. кашель.

– Ты простудился, – веско сказала она. – Лети домой. И лечись.

Треклятый кашель!

У Минчжу очень неохотно улетел и на другой же день слёг с простудой. Мачеха и сёстры всполошились: на их памяти Баобей никогда не простужался. А теперь он лежал в постели, красноносый, со слезящимися глазами, пылающий жаром, и кашлял так, что стены ходуном ходили.

– И как ты умудрился простудиться? – выговаривала ему У Сицюэ, меняя мокрое полотенце у него на лбу. Сестрицы-сороки стояли наготове с лекарством – горькое, аж язык онемел после первого же глотка!

– Промок под дождём, – каркнул У Минчжу. – Когда… кхарр!.. кхарр!..

– Куда тебя понесло в дождь!

Разумеется, он бы этого не сказал. Он проглотил очередной кашель и отделался небрежным:

– Тренировка.

– Какая беспечность! Подождут твои тренировки, – закатила глаза У Сицюэ.

– Не умру же я от какой-то жалкой простуды, – фыркнул-каркнул У Минчжу.

Сёстры-сороки, не расслышав толком, ударились в слёзы. Неужто их дорогой братец умирает?!

– Цыц! – сказал У Дунань, входя в покои сына. – Чего растрещались, глупые сороки? У него же не руки-ноги переломаны, а всего лишь насморк… и кашель… и жар…

Но У Дунань, перечисляя симптомы, не только не успокоил женщин, но и сам встревожился. Всё-таки единственный сын и наследник, а простуда – штука коварная.

– Лекарей сюда! – велел он суровым тоном.

– Отец… – закатил глаза У Минчжу. – Обо мне матушка с сестрицами позаботятся. Я уже и лекарство выпил…

Но У Дунань был неумолим и нагнал лекарей со всей горы, чтобы те лечили его сына.

– Головой за каждое его