Память на продажу - Эдуард Сероусов

Мойра, будучи нейробиологом, начала исследовать состояние своего сына. Воспоминания показывали её в домашнем кабинете, окружённую книгами и статьями по нейропсихиатрии, с красными от недосыпания глазами.

Диагноз пришёл, когда Эзре было почти три года. Редкое нейродегенеративное заболевание, прогрессирующее, неизлечимое. Прогноз был мрачным – постепенная потеря когнитивных функций, личности, самосознания. В лучшем случае, Эзра доживёт до подросткового возраста, но к тому времени уже не будет собой.

Элиас почувствовал, как Сера сжимает его руку. Он открыл глаза, прерывая поток воспоминаний.

– Ты в порядке? – спросила она с тревогой.

– Я… не ожидал этого, – ответил он, пытаясь осмыслить увиденное. – Я был болен. Смертельно болен.

Сера кивнула.

– Это объясняет многое, – тихо сказала она. – Об её мотивах.

– Но не оправдывает их, – возразил Элиас. – Давай продолжим. Я должен увидеть всё.

Он снова закрыл глаза, и воспоминания возобновились. Теперь они видели Мойру и Джонатана в отчаянии, ищущих любую возможность спасти своего сына. Традиционная медицина не могла помочь – заболевание было слишком редким, слишком сложным. Но Мойра не сдавалась. Её исследования в области нейробиологии привели её к теоретической возможности – экспериментальной технологии, способной модифицировать нейронные пути, создавать новые связи, обходить повреждённые участки мозга.

Это была ранняя версия технологии памяти, задуманная изначально не как инструмент имплантации воспоминаний, а как медицинская процедура для лечения нейродегенеративных заболеваний.

Джонатан был против. Он считал технологию слишком экспериментальной, слишком рискованной. Он хотел, чтобы их сын прожил оставшиеся годы в любви и заботе, без болезненных экспериментов.

«Лучше короткая, но настоящая жизнь, чем искусственное существование», – говорил он в одном из воспоминаний.

Но Мойра была непреклонна. Она не могла смириться с потерей сына, не испробовав все возможности. Её любовь, смешанная с научным гением и отчаянием матери, привела к созданию первого прототипа нейроинтерфейса, способного модифицировать нейронные пути.

Первые эксперименты были многообещающими. Состояние Эзры стабилизировалось, некоторые симптомы регрессировали. Но эффект был временным. Требовались более радикальные меры.

И тогда Мойра пришла к идее, которая изменила всё – к созданию альтернативных нейронных путей, дублирующих и в конечном счёте заменяющих повреждённые. По сути, к созданию новой личности внутри разрушающегося мозга её сына.

Это привело к расколу с Джонатаном. Он считал, что такой подход уничтожит истинную сущность их ребёнка. Мойра видела в этом единственный способ спасти хотя бы часть Эзры.

Их конфликт достиг пика, когда Джонатан обнаружил, что Мойра уже начала эксперименты на их сыне без его согласия. Он пригрозил раскрыть её работу регулирующим органам, остановить всё, забрать Эзру.

Следующее воспоминание было самым тяжёлым – Мойра получает сообщение о автокатастрофе, в которой погиб Джонатан. Её реакция была сложной смесью горя, вины и странного облегчения – теперь никто не мог помешать ей спасти сына любой ценой.

После смерти Джонатана Мойра полностью погрузилась в работу. Она основала «Хеликс» как официальный исследовательский центр неврологии, но на самом деле это была лаборатория для разработки технологии, которая могла бы спасти Эзру.

Постепенно её фокус смещался от лечения конкретного заболевания к более широкой идее – полной реконструкции нейронных путей, созданию искусственных воспоминаний, формированию новой личности. Она начала видеть в этой технологии не просто лекарство, но эволюционный скачок для человечества.

Эзра, теперь уже подросток, стал центральным субъектом этих экспериментов. Его оригинальная личность постепенно разрушалась болезнью, и Мойра заменяла её новой конструкцией – Элиасом Верном, личностью, созданной с чистого листа, без ограничений генетического наследия или случайного опыта.

Последнее воспоминание показывало Мойру, наблюдающую за пятнадцатилетним Эзрой/Элиасом через стекло лаборатории. Он читал книгу, полностью погружённый в процесс, не подозревая о наблюдении. Его лицо было спокойным, сосредоточенным, без признаков нейродегенеративной болезни, которая должна была уничтожить его к этому возрасту.

«Я спасла тебя, – думала Мойра в этом воспоминании. – Не так, как хотел Джонатан, не сохранив оригинального Эзру. Но я дала тебе жизнь, новую жизнь. И, возможно, однажды ты поймёшь, почему я сделала такой выбор».

На этом энграмм заканчивался. Элиас открыл глаза, чувствуя, как по его щекам текут слёзы. Весь его мир, всё его понимание себя и Мойры, перевернулось.

Он всегда думал о ней как о монстре, использовавшем собственного сына ради научных амбиций. Теперь он видел другую правду – женщину, которая пошла на крайние меры, чтобы спасти своего умирающего ребёнка. Которая, возможно, переступила этические границы, но из любви, а не из холодного расчёта.

– Я не знаю, что думать, – признался он Сере, которая тоже выглядела эмоционально потрясённой. – Всё это время я считал себя жертвой её экспериментов, её амбиций. Но оказывается, я был спасён ею. Без её вмешательства Эзра Кляйн давно бы умер от нейродегенеративного заболевания.

– Это не обязательно взаимоисключающие вещи, – мягко сказала Сера. – Ты можешь быть одновременно и спасённым ею, и жертвой её методов. Мойра начала с благородной цели – спасти своего сына. Но по пути она перешла черту, начав видеть в тебе не только сына, но и доказательство своей теории, инструмент для изменения человечества.

Элиас кивнул, понимая глубокую правду в её словах. Мотивы Мойры были сложнее, чем он думал, но её действия оставались этически проблематичными, особенно по мере развития проекта «Хеликс» и создания Коллектива.

– Что ты чувствуешь сейчас? – спросила Сера, внимательно изучая его реакцию.

Элиас глубоко вздохнул, пытаясь разобраться в водовороте эмоций.

– Облегчение, – наконец сказал он. – Странно, но я чувствую облегчение. Знать, что я был любим, по-настоящему любим, прежде чем стать экспериментом. Что Джонатан пытался защитить меня, даже ценой собственной жизни. Что Мойра, при всех её ошибках, начинала с материнской любви, а не с холодного научного интереса.

Он сделал паузу, затем добавил:

– И я чувствую печаль. По Эзре Кляйну, мальчику, который должен был умереть молодым. По Джонатану, отцу, который никогда не смирился с потерей своего настоящего сына. По Мойре, матери, чья любовь трансформировалась в одержимость, исказившую её моральный компас.

Сера взяла его за руку, и её прикосновение было якорем в реальности, напоминанием о настоящем, о жизни, которую он построил вопреки всем манипуляциям и трагедиям прошлого.

– Что теперь? – спросила она. – Как это новое понимание влияет на твой путь вперёд?

Элиас задумался, представляя будущее с этим новым знанием.

– Это не меняет моей миссии, – наконец сказал он. – Я всё так же посвящаю себя этичному использованию технологии памяти, помощи «составным субъектам», предотвращению злоупотреблений, подобных тем, что совершал Коллектив. Но, возможно, это даёт мне более нюансированное понимание. Технология, которая была использована для манипуляций, изначально была создана для исцеления. И, может быть, это её истинное предназначение.

Он встал, подходя к окну