Союз трёх императоров - Сергей Анатольевич Балакин

Кажется, первым сравнил штормовые волны с беснующимися дикими зверями писатель Иван Гончаров в книге «Фрегат «Паллада». «Очень точный образ», – подумал Казанцев, взирая на гигантские водяные горы с длинными гривами белой пены, свирепо низвергавшиеся на полубак эсминца и заставлявшие его нырять в пучину. Едва «Дерзкий», жалобно скрипя шпангоутами, вырывался на поверхность, как на него обрушивался новый вал, и корабль снова погружался в кипящий водоворот по самые дымовые трубы.

У эсминца пропорции и обводы корпуса оптимизированы для достижения высокой скорости хода, но для плавания в штормовом море они мало подходят. Поэтому «миноносники» страдают куда сильнее, чем экипажи линкоров, крейсеров и даже транспортных пароходов. Спать в каютах и кубриках «Дерзкого» можно было, лишь привязавшись ремнями к койкам. Особенно тяжело пришлось новичкам – корабельным гардемаринам Герасимову и Чаусову, зачисленным в экипаж «Дерзкого» перед самым уходом с Мальты. В такой шторм они угодили впервые в жизни, сильно страдали, но старались не подавать виду. Впрочем, это у них плохо получалось.

На третий день после выхода из Гибралтара произошёл трагический случай. Уже более суток команда ничего не ела, и двое отчаянных старослужащих– Сидоренко и Крякин, вопреки запрету командира, решили перебежать по верхней палубе из кубрика на камбуз, чтобы разжиться там каким-нибудь провиантом. Но как только они выбрались наверх, эсминец накрыла очередная гигантская волна. Бурлящий вал прокатился по шкафуту, сметая всё на своём пути. Обоих нарушивших приказ матросов в мгновение ока смыло за борт. Разумеется, найти и спасти их в такой шторм не представлялось возможным, и список потерь в экипаже «Дерзкого», открытый в октябре прошлого года и продолженный в июне нынешнего, теперь увеличился ещё на две фамилии.

Тем временем шторм не утихал – наоборот, барометр продолжал падать. В один прекрасный (точнее, ужасный) момент нос эсминца врезался в самую высокую волну и не выдержал массы обрушившейся на него воды. Полубак затрещал; когда вода схлынула, стало видно, что в стальной палубе образовались гофры. Открылась течь, и командир приказал ложиться на обратный курс – в ближайший испанский порт Виго, чтобы в экстренном порядке исправить повреждения. До спасительной гавани добрались с большим трудом: волны били в корму, винты часто оголялись, из-за чего на валы гребного вала действовали вредные переменные нагрузки. Сутки весь экипаж не смыкал глаз; все свободные от вахты участвовали в откачке поступавшей в отсеки воды. Особую опасность представляли старые осколочные пробоины, из которых повылетали деревянные пробки, наспех установленные во время ремонта в Бизерте. Лишь когда эсминец укрылся за молом Виго, все дружно перекрестились и вздохнули с облегчением. Кстати, в порту встретили так же потрёпанный штормом «Отважный»: он повернул назад на сутки раньше.

Через четыре дня «Дерзкий» и «Отважный» вновь вышли в море. Шторм слегка поутих, но затем вновь стал усиливаться. Бискайский залив встретил моряков восьмибалльным ветром, но после пережитого двумя неделями урагана пятиметровые волны показались почти что детским аттракционом. Двое суток болтанки, и оба эсминца подошли ко входу в Брестский залив. Дозорный тральщик провёл прибывшие корабли по извилистому фарватеру, и вечером 17 октября те стали на якорь на внутреннем рейде, напротив возвышающихся над городом замшелых стен старинного замка. Уффф!..

* * *

Сойдя на берег, Казанцев первым делом отметился (отминетился, по его собственному выражению) в ближайшем портовом борделе. Но на этом радости жизни закончились. Город Брест оказался мало похож на ту Францию, какую рисовало его воображение. Здесь было серо, сыро и уныло. После Севастополя и Мальты столица французской Бретани больше походила на место ссылки политзаключённых.

Но как бы то ни было, русский флот обустраивался в Бресте всерьёз и надолго. На берегу повсеместно слышалась русская речь, то и дело встречались наши люди – и в военной форме, и гражданском платье. В примыкающем к порту квартале Рекувранс уже появились вывески на русском языке, а афиши извещали о скорых гастролях одесского театра варьете.

Внутренний рейд бухты украшал четырёхтрубный крейсер «Святой Георгий» под флагом контр-адмирала Погуляева, у причалов ошвартовались два дивизиона эсминцев и дивизион подводных лодок. Кроме того, здесь базировалась флотилия германских субмарин. На бочке также стоял австрийский лёгкий крейсер «Новара», но он скорее лишь обозначал присутствие на театре флота «Двуединой монархии». Судя по всему, выходить в море он в обозримом будущем не собирался…

Сразу по прибытии кораблей к новому месту службы соединения эсминцев переименовали; 1-й дивизион, в который входил «Дерзкий», теперь стал 21-м, а 2-й – соответственно, 22-м. Вместе оба дивизиона вошли во 2-ю минную дивизию, командиром которой назначили хорошо знакомого черноморским «миноносникам» князя Трубецкого, в прошлом «Шайтан-капитана», а ныне «Шайтан-адмирала», так как на его плечах теперь красовались золотые погоны с чёрным орлом.

Совершенно неожиданно из канцелярии порта Казанцеву передали письмо, адресованное ему лично. Оно было без обратного адреса. Мичман вскрыл конверт и обомлел: Лиза Митирёва почерком прилежной ученицы сообщала, что с 22-го по 27 октября она будет в Париже и остановится в отеле «Astra Opera» по адресу: Рю Комартен, 29. Больше ничего в письме не было, но оно и не требовалось. Намёк и без того был более чем прозрачным.

«Сегодня девятнадцатое, письмо пришло как раз вовремя, – начал лихорадочно соображать Казанцев. – «Дерзкому» предстоит докование, значит, боевые походы на ближайшее время отменяются. До Парижа на поезде ехать около суток. Надо во что бы то ни стало выпросить у командира недельный отпуск. Чувствую, что это будет лучший отпуск в моей жизни!»

Эсминец «Дерзкий» действительно нуждался в ремонте, покраске и очистке подводной части, для чего его к обеду следующего дня ввели в устье реки Панфельд и поставили в сухой док в Пор-Турвиле, почти в самом центре Бреста. Было очевидно, что работы займут не меньше двух-трёх недель. И воодушевлённый Казанова помчался к командиру с просьбой о кратковременном отпуске по личным обстоятельствам.

Однако Эммануил Сальвадорович, строго взглянув на юно-

го просителя, категорически отказал, заявив, что в процессе ремонта офицерам не придётся прохлаждаться, а наоборот, предстоит выполнить большой объём разных работ. Не ожидавший столь резкого ответа Казанцев потерял самообладание – просил, умолял, уверял, что этот отпуск для него – вопрос жизни и смерти… Но его причитания возымели обратный эффект: раздражённый Молас, прикрикнув на мичмана, велел ему прекратить ломать комедию, выйти вон и приступать к выполнению своих непосредственных обязанностей.

Вова-Казанова вышел из каюты командира бледный как мел. Послание от Лизы настолько вскружило ему голову, что он, кажется, потерял рассудок.