Когда солнце взойдет на западе - Анна Кей

Каждое слово впивалось в Сина стрелой, от которой невозможно увернуться. Он не знал, правда ли мононоке высказывал мысли Аки или же извращал ее рассуждения, но чем больше говорил ёкай женскими устами, тем больнее становилось Сину.

Пока Аки не вырвалась наружу, надломленным шепотом произнеся лишь два слова:

– Убей меня…

Она исчезла так же быстро, как и появилась, уступив тело демону, что хмурился и презрительно кривил губы. Но Син запомнил то мгновение, когда Аки просила его, как мольба отразилась на ее бледном изнуренном лице, как смотрела на него – отчаянно и требовательно.

Он не позволил себе думать и медлить. Несколько шагов навстречу, пара сикигами и несколько точных ударов, когда мононоке замер, явно не по своей воле, а из-за боровшейся внутри собственного тела Аки. Ее смерть была безболезненной, но мононоке кричал не прекращая:

– Убил ее! Совсем как Акане – не спас, не защитил, не уберег. Слабак, а не мужчина! Посмешище, а не оммёдзи! Мы встретимся с тобой в Ёми, и Эмма[122] рассудит нас, но вряд ли ты избежишь его наказания.

Даже умирая, ёкай не оставлял попыток задеть Сина, который не реагировал внешне, но истекал кровью внутри. И, сжигая тело Аки, он думал и думал о произошедшем, убеждаясь в правдивости упреков мононоке. Он мог навестить Аки. Мог убедиться, что она в порядке. Мог лучше заботиться об Акане. Мог противостоять Сайто. Мог сбежать от них…

И ничего не сделал.

Сожаления накрыли его неудержимой волной, погрузив в глубины отчаяния. Син не помнил, как вернулся в Бюро. Не помнил, что у него спрашивал Нобуо-сенсей и что он отвечал. Не помнил, как добрался до Сакаи. Син очнулся лишь в собственном пустом доме, крепко сжимая в руке веревку, стоя под раскидистыми ветвями отцветшей глицинии.

Его нашел Хитоси, вернувшийся из додзё, хотя обычно оставался в главном доме под опекой Юти. Он провел весь день и всю ночь под деревом, умоляя отца очнуться, но тот молчал.

О произошедшем узнали лишь на следующий день. Прислуга, присматривающая за домом в отсутствие хозяина, устроила переполох, крича так громко, что на ее голос прибежали несколько мужчин.

Старейшины и Юти прибыли сразу, как их оповестили о том, что случилось. Никто не обращал внимания на тихого, бледного Хитоси, но он видел и запоминал все. Юти отводил взгляд, не в силах смотреть на тело Сина. Старейшины перешептывались, рассуждая, что послужило причиной, пока гонец из Хэйана не принес письмо, в котором глава Бюро поведал о происшествии.

Хитоси слышал все, и каждое услышанное слово отпечаталось в его памяти клеймом.

Позже ему пытались рассказать, что случилось. Не правду, а ту версию, которая распространилась по клану, ведь истина выглядела слишком мрачно и скандально. Хитоси сказали, что его отец мужественно боролся с мононоке, позволил тому завладеть своим телом и покончил с собой, чтобы на священной земле и под деревом, защищавшим от ёкаев, мононоке окончательно сгинул.

Хитоси потребовалось несколько лет, чтобы собрать воедино картину произошедшего. И мгновение, чтобы возненавидеть клан и пожелать ему исчезнуть в мучениях, подобных тем, что пережила его семья. Поэтому, когда он встретился со сбежавшим из Ёми ёкаем, Хитоси не размышлял ни мгновения, предлагая сделку: он не тронет ёкаев, а те уничтожат Сайто, всех, за исключением людей, на которых он укажет. Ёкаи согласились, и с тех пор оммёдзи начали погибать, а проклятые боги – вырываться из своих темниц.

Месть Хитоси начала осуществляться.

Аямэ втянула в себя воздух так резко, что закашлялась. Глаза слезились, в голове мелькали обрывки чужих воспоминаний, заботливо соединенные и погруженные в унгайкё. Тело болело как после сражения с проклятым богом, но это не шло ни в какое сравнение с осознанием, в какой семье она родилась.

С раннего детства Аямэ знала, что истинное обличье Сайто скрывается под маской клана, в котором честь, достоинство и благородство значат больше, чем что-либо другое. Но никогда не могла представить себе, насколько же гнилым окажется нутро.

С трудом сев, Аямэ осмотрелась. Она все еще находилась во дворе, в окружении растерзанных старейшин, рядом с отсеченной головой Тосиюки и телом собственного отца. Солнце почти скрылось за горизонтом, кровь впиталась в землю, и вокруг стояла оглушительная, вызывающая дрожь тишина.

И ни Хитоси, ни единого ёкая, если не считать унгайкё. Но теперь, когда Аямэ взглянула в него, то не увидела ничего, кроме своего отражения – осунувшегося и испуганного.

Она поднялась на дрожащих ногах, только сейчас осознавая, что из-за крови одежды прилипли к коже и мешали двигаться, а волосы тяжелым камнем тянули голову вниз. Пальцы казались чужими, когда Аямэ неуклюже попыталась поправить одеревеневшее от крови хаори, к полам которого намертво прилипли рукава. Сил не было, и, не сумев разъединить ткань, Аямэ раздраженно стянула с себя хаори.

Голос не слушался – она попыталась позвать хоть кого-то, но горло сдавило, и наружу не вырвалось ни звука. Нетвердым шагом она двинулась в сторону дома, отчаянно надеясь, что ёкаи больше никого не тронули.

Сёдзи легко скользнули в сторону, открывая темный коридор. Привалившись к стене, Аямэ перевела дыхание и двинулась дальше, в комнату матери, надеясь, что найдет ее живой. Не потому, что волновалась, а чтобы убедиться: если выжила она, то наверняка живы все, кто находился в главном доме.

Даже обессиленной, Аямэ оставалась оммёдзи, которая реагирует на опасность. Она резко отпрянула, стоило отворить сёдзи, ведущие в покои матери, и кайкэн просвистел лишь в паре сун от шеи. В проеме стояла Кику.

Никогда прежде Аямэ не видела ее настолько испуганной. Бледное, лишенное всех красок лицо с полными ужаса глазами. В одной руке она стискивала короткий клинок, неумело направляя его на Аямэ, второй сминала талисман с сикигами и, казалось, не узнавала родную дочь. За ее спиной, тихо всхлипывая, сидели несколько молодых служанок, одна из которых обеими руками сжимала танто.

– Ты… – Голос Кику казался громом в звучавшей повсюду тишине, хотя едва ли был громче шепота. – Почему ты жива?

Аямэ коротко, нервно хохотнула. На мгновение ей показалось, что опасность проявила истинный характер матери, ведь служанки остались в комнате, когда Кику пыталась атаковать вошедшего. Но стоило ей открыть рот, как видение рассеялось, вновь показав мать, которая ни дня не заботилась о собственной дочери.

Облизнув пересохшие губы, Аямэ хрипло выдохнула, только теперь ощущая, что может говорить. Голос казался чужим, но ее это совершенно не волновало.

– В доме никто не пострадал?

– Почему ты жива? – Кику повторила вопрос громче, еще не срываясь на крик, но выглядела близкой к этому.

– Нужно собрать всех…

– Почему ты жива? – Голос матери взвился, режа слух, и Аямэ хотела закрыть уши, но в руках оставалась слабость, ки не текла по телу нормально, а боль в голове усилилась.

– Не знаю! – с трудом прохрипела она ответ. – Я не знаю, почему Хитоси решил…

– Хитоси… – Аямэ не могла не заметить, как потемнело лицо матери, как сузились глаза, а рука крепче сжала кайкэн. – Только с тобой он общался, только тебя слушал, и только ты для него что-то значила. И ты хотела, чтобы все умерли! Лучше бы ты сдохла в том храме!

Когда-то Аямэ думала, что ее не тронут подобные слова матери. Искренне верила, что любые пожелания смерти от Кику пройдут мимо нее, ничего не задев, но сказанное отозвалось внутри острой болью и непониманием.

Она едва не упустила момент, когда Кику, замахнувшись кайкэном, решила атаковать. Увернуться получилось, но острие все равно задело предплечье, оставив на коже длинную неглубокую полосу. Зашипев от боли, Аямэ попятилась, моля богов, чтобы ноги не подкосились в самый неподходящий момент, пока мать с обезумевшим лицом медленно наступала на нее.

– Я знала, что ты принесешь в этот дом несчастье. Как могла подарить везение дочь, что родилась в грозу, от которой погибли несколько человек? Как ты могла вообще выжить холодной ночью в храме? Почему ты выжила, а Рэн погибла? Ты!..

– Довольно!

Холодный, грубый голос Цубасы заставил Кику замолчать и испуганно отступить, возвращаясь в комнату, где прислуга начала