Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

не исключено, что именно это и происходит. В какой-то момент, пока они разговаривали, раздался щелчок – как бывает, когда вставляют батарейку, – и на мгновение все стало белым. Такое тоже уже случалось. Нечасто, конечно, но достаточно раз, чтобы чувство было знакомым. Она почти рада этим моментам электрошока, потому что воспоминания о них остаются ясными и четкими, и к ним легко возвращаться, они сохраняются во времени, будто в янтаре.

(День, когда она вскрыла себе вены в овраге, – как раз одно из таких застывших воспоминаний. Понятно, что это не самое приятное воспоминание. Но она все равно благодарна, что оно вот так запечатлелось в ее сознании. Каждый раз, когда ей кажется, что мир стал слишком тесным, что ей нужно открыться и выпустить наружу всю накопившуюся черноту, она вызывает в памяти этот день. Она вспоминает, что чувствовала: что ей не стало лучше, что это не было выходом, что это не решило никаких проблем, а она едва не потеряла все, что у нее было. Иногда идеальная память – это благословение, в противовес всем проклятиям этого мира.)

Не здесь, не сейчас. Она плачет, надрывные рыдания сотрясают тело, глаза начинают гореть. Сопли стекают по подбородку (возможно, даже попадают на волосы), но это не имеет значения, потому что мир все еще кружится, самая худшая карусель на свете качается и скачет вокруг нее. Доджер не знает, как это остановить. Она не знает, как это остановить. Из этого парка аттракционов нет выхода.

В конце концов слезы заканчиваются. Она сворачивается клубочком на полу прихожей и молча ждет, когда мир перестанет кружиться.

Роджер ничего этого не знает, потому что она не пытается его позвать, а он не любит ходить с закрытыми глазами. Он уже на полпути домой, когда слышит позади себя шаги. На этот раз он знает, кому они принадлежат. Он останавливается и ждет, пока Эрин его догонит. Она выглядит… как сытая кошка, будто все идет в соответствии с каким-то сложным планом, которым она ни с кем не намерена делиться. Он ненавидит ее за это самодовольное выражение на лице. И ненавидит себя за то, что сам ему поспособствовал.

– Что ты со мной сделала? – требовательно спрашивает он.

Эрин не перестает улыбаться.

– Понятия не имею, – отвечает она. – Я же не ты, Галчонок. Когда я вижу Невозможный город, я потом все забываю, если ты не отдал мне другой приказ. Кажется, на этот раз ты не позаботился о том, чтобы сохранить информацию.

– Ты несешь какой-то бред.

– Нет, – возражает она. – Это самое интересное. Видишь ли, придет утро, и все это покажется странным сном – даже наш разговор, которого не было бы, если бы не то, что случилось раньше. Твой разум вычеркнет фрагменты, которые покажутся ему бессмысленными. Он будет лгать тебе, и ты ему это позволишь. Потому что так мир будет уютнее. Потому что так мир не будет разваливаться на части. А тебе понадобится гораздо больше кирпичей для фундамента, прежде чем ты начнешь возводить башню.

– Ты со всеми разговариваешь сплошными метафорами или это мне так везет?

Глаза Эрин темнеют.

– О, тебе везет куда больше, чем ты можешь представить. Тебе повезло, что именно меня выбрали за вами приглядывать. И тебе повезло, что они причинили мне боль. И тебе повезло, что твоя сестра – из упорных. Пистолеты отличаются хрупкостью. Чтобы держать их под контролем, необходим спусковой крючок. Другие разделенные пары не выжили. А вы выжили. Они хотят узнать почему. Они хотят вас понять.

– Кто это «они»? – спрашивает Роджер.

– Стражи Невозможного города. Паж застывших вод. Но особенно – Король кубков. Возможно, именно вас он искал всю свою жизнь, и он точно не из тех людей, чье внимание хочется привлекать. И в отличие от других волшебников, кого я могла бы назвать, он не шарлатан. Это не тот случай. У него все по-настоящему.

Роджер хмурится.

– Так ты знаешь, что сегодня со мной случилось, или как?

– Ты помнишь, что я имею к этому какое-то отношение, – говорит Эрин. – Это забавно. Это значит, мы бывали в этой точке уже много раз. Время – как кожа: если много раз резать одно и то же место, появляется шрам. Твоя сестра умеет разрезать время, но ей не позволяется брать в руки нож без разрешения. Ты дал ей такое разрешение, и она разрезала время. – Она наклоняет голову, спокойно глядя на него. – Ты сделал все сам.

– Потому что ты так сказала. – Он и сам не знает, почему так в этом уверен, это скорее ощущение, чем знание, – что-то трепыхается в быстро распутывающейся паутине памяти, принесенной из временной линии, которой никогда не было. – Ты сказала, что у меня нет выбора.

– Правда? Что ж, если я сказала что-то подобное, значит, на то была чертовски веская причина. – Эрин как будто трезвеет – мрачная веселость исчезает с ее лица. – Я говорю метафорами, потому что ты Галчонок, ты Галка Джек, но вместо перьев они начинили тебя словами. Все, в чем слишком много смысла, у тебя в одно ухо влетает, в другое вылетает. А метафоры цепляются за сознание и остаются. Тебе нужно то, что останется в твоей памяти. Тебе нужно во всем этом разобраться. Я не могу тебе помочь.

– Но сейчас ты мне помогаешь.

– Нет, я просто сею семена в твоем подсознании, потому что знаю: завтра утром ты будешь думать, что все это тебе приснилось. – Эрин подходит ближе. – Я бы не делала и этого, если бы мы не были так близко к перезапуску временной линии. Когда вы, кукушата, нарушаете законы реальности, на ленте времени появляется уязвимое место – потом оно станет шрамом. Миропорядок нарушается. Но мир стремится вернуться к заведенному порядку, и в этот момент у меня больше возможностей, чем обычно. Мне хочется использовать все эти возможности по полной. Это то, ради чего я была создана. У нас с тобой много общего, Галчонок; мы созданы в одной лаборатории. Просто я не так важна, или, по крайней мере, так думают те, кто нас создал. Мы с тобой и твоя сумасшедшая сестра – мы изменим мир, но только если я смогу помочь тебе выжить; и пока ты не придумаешь, как мы это сделаем, тебе нужно казаться безобидным. Так ты не поедешь домой на День благодарения?

Роджер качает головой прежде, чем до него доходит вопрос.

– Нет, – говорит он.

– Отлично. Твоим родителям больше нельзя доверять. Они не были опасны, пока